Встречи, которых не было

Много разных специалистов-самоучек (как выразились бы мы теперь) странствовало в XVII веке по Сибири: и рудознатцы, и звероведы, и жемчужники, и дорожники, и среди них помясы… Помясы, или, как их еще называли, «люди травного дела», «травники», — это знатоки лекарственных растений, народные врачи и фармацевты. В Москве в то время существовал Аптекарский приказ, своего рода министерство здравоохранения. В 1668 году этот Аптекарский приказ обратился к сибирским воеводам с требованием обязать помясов-травников прислать известные им лекарственные растения и указать, от каких болезней они помогают. На этот приказ отозвался один Епишев (по крайней мере других ответов пока не найдено), живший в те годы в Якутске. Он стал постоянным корреспондентом Аптекарского приказа и с хорошим знанием дела сравнивал европейские лекарственные растения с сибирскими. Он не скупился на описания («Трава колун, цвет на ней бел, горьковата, растет при водах, не во всяких местах…»), перечислял все известные ему виды, а известно их ему было немало. Достаточно сказать, что, по последним сведениям, в Сибири имеется около пятидесяти видов лекарственных растений (точнее, признанных медициной лекарственными), а Семен Епишев знал около двадцати лекарственных трав.

…В 1655 году боярский сын Андрей Булыгин, отправленный из Якутска «с государевыми служилыми людьми на государеву дальнюю службу на Ламу, на большое море Окиян, на Улью, на Охоту и на Мотыклей реки», послал из Охотского острога воеводе Михаилу Ардыженскому две отписки, из которых мы узнаем следующее. Спеша на смену Епишеву, который, как полагали, продолжал служить государеву службу на Охоте, Булыгин, к своему немалому удивлению, встретил Епишева на Улье. Епишев поведал ему о своей судьбе: эвены сожгли Косой острожек, аманаты разбежались, служилых людей на Охоте не осталось, и вообще жить там «от иноземцев не в силу…»

Пришлось боярскому сыну Андрею Булыгину все начинать сначала, с боем пробиваться в Охоту, ставить новый острог. Все это он сделал, а потом его сменили новые служилые люди, продолжившие борьбу русских за Охотск. Сам Андрей Булыгин в 1659 году вернулся в Якутск и был отправлен провожатым с соболиной казной в Москву.

Восточная дуга

…Палатка стоит на берегу Пенжины. Тихо пламенеет неугасающий, но к утру растворяющийся в голубизне ночной закат. Я смотрю на него сквозь полупрозрачный марлевый полог, углы которого пришиты к палатке. Совсем близко, — но кажется, что они далеко, — мельтешат комары, а дальше по легчайшему зеркалистому блеску угадывается река и чернеют на фоне желто-розового неба волнистые гряды сопок. Можно приподняться в спальном мешке, и тогда можно увидеть и галечниковый берег Пенжины, и редкие кусты ивняка, и стремительную мускулистую гладь реки, а на противоположном берегу разглядеть светлый чозениевый лес[5] очень похожий на лес эвкалиптовый… Привстать — оно как будто бы и просто, но тогда невольно коснешься плечами или затылком полога, а гуд комаров в палатке так устрашающ, что трудно решиться на активные действия.

Спать не хочется, но не от бессонницы, а просто потому, что позади знойный и душный, насыщенный комариным звоном день, а сейчас прохладно, сейчас отдохнула от неисчислимых укусов кожа, ибо под пологом нет ни одного комара — об этом позаботился сын.

Розовые — совсем светлые, можно читать — ночи вносят свои коррективы в наш экспедиционный режим: мы поздно ложимся и поздно встаем, хотя обычно в экспедициях все делается наоборот. Но отработать свое все успевают, и это главное. Вовсе не исключено, что когда появится много мошки — больше, чем сейчас — мы вообще перейдем на ночную работу: комары трудятся круглосуточно, а мошка к ночи стихает; правда, не в такие светлые ночи.

С работой — точнее, с маршрутами в сторону от Пенжины — будет видно, а думается ночью хорошо, свободно, и самые дальние мысли, как при идеальной радиопередаче, доходят без помех.

Впервые я отправился в экспедицию двадцать лет назад. Ровно двадцать лет назад. Сюда, на Пенжину, я приехал с сыном. Ему пятнадцатый год, и он еще не полноправный член экспедиции: обнаружилась вакансия, и его взяли. И так теперь шутя называют — «Вакансия», а специализируется Вакансия пока на мытье посуды. Сейчас Вакансия, в миру именуемая Святославом, спит, завернувшись с головою в спальный мешок, а я лежу и размышляю об очерке, который напишу, когда вернусь в Москву.

Я знаю о нем главное — он войдет в цикл «Были Охотского моря», коли уж так случилось, что Пенжина в оное впадает, — и я знаю, что будет главным в очерке: некогда Пенжина сыграла роль своеобразного моста, соединившего два основных землепроходческих потока — южный и северный.

Первый — от Ермака до Москвитина, по рекам и горам от Урала до Охотского моря. Второй — от безымянных мореплавателей, погибших у берегов Таймыра, до Федота Алексеева и Дежнева по морям Северного Ледовитого океана до Тихого океана.