Встречи на берегах Ёдогавы

Роман Николаевич знал, что смертельно болен, но виду не подавал. Он был из породы «железных» людей. Смеялся, шутил, пересыпал свою быструю речь то русскими (если говорил по-японски), то японскими (если говорил по-русски) словами, язвил по поводу каких-то незадачливых западных «фантастов-мизантропов», которые претили ему антигуманизмом своих творческих концепций. Но одно выдавало его подлинное, тщательно скрываемое от посторонних глаз душевное состояние — слегка помятая единственная закладка в толстом фолианте с золотым тиснением. Стихи отшельника, «почти Басё», говорили ему, томившемуся в четырех стенах, о чем-то неизмеримо большем, чем мог услышать я, молодой и здоровый. И все же я запомнил их на всю жизнь — как память о встрече с замечательным человеком.

Не знаю как японцам, но мне лирика Накамура Тэйдзё напоминает поэзию Басё — не подражанием поэту, а чем-то иным, несравненно более ценным, чего не выразить однозначными категориями. Дух ее творчества воскрешает в памяти великие эталоны искусства минувших столетий:

Сердце мое раскололось —И, вздрогнув, упали вы,О лепестки облетевшей розы!

И вот это:

И в утренней мгле, и в вечернем туманеМеняется мир —Если кольцо украсило руку!

Или это:

Внимает зимняя ночь

Печальной судьбе ракушки,Растящей дитя — жемчужину…

Величаво и строго держится г-жа Накамура. Высокая, седовласая, стройная, в элегантном кимоно, если так возможно охарактеризовать этот национальный костюм; кимоно — эстетический синоним элегантности, олицетворение национального вкуса. Поэтесса — почетный гость Советского павильона. Ее встречают, как всех почетных гостей. Около двух часов я знакомлю поэтессу с достопримечательностями павильона. Ей нравится здесь. Она сдержанна и немногословна, как сдержанны, но полны скрытой жизни ее трехстишия. Молодежь почтительно сопровождает г-жу Накамура. День ее строго расписан. Но как не задержаться у этих необычных экспонатов — черновиков великих творений, ручки Толстого, которой писались страницы «Анны Карениной», бумажника Достоевского, пенсне Чехова, фильмов о живом Толстом, о Маяковском, о Шолохове?..

Ждут новые встречи, новые павильоны. Поэтесса тронута любезностью советских людей и, видимо, поражена увиденным, но сдержанность — ее вторая натура — не дает воли чувствам. Поэтесса благодарит, и я, пожалуй, впервые замечаю, как легкая тень человеческой теплоты меняет ее холодный, недоступный облик. Я вижу ее такой, как на портрете в «Трехстишиях Накамура Тэйдзё» — ласковая улыбка, добрые огоньки в черных глазах, проникающие сквозь стекла очков. Эту книгу и письмо с выражением благодарности поэтесса прислала мне вскоре после посещения павильона.

Современные хайку понравились мне своим изяществом и традиционной неожиданностью ассоциаций. Поправились при беглом знакомстве с ними, при повторном же, внимательном чтении — покорили:

У межи на рисовом поле,Где застыла луна в воде,Замер голос лягушки…

Некоторые стихи я перевел тогда же на берегах Едогавы. Первое из них открывает книгу:

Ах, как пахнет ячменное поле!А споткнешься — и выпорхнет рой

Искорок-светлячков.

Стихотворение датировано 8-м годом эры Тайсё, т. е. 1919 годом. Как известно, в Японии летосчисление ведется на свой манер, в соответствии с годами жизни правящего императора (хотя существует параллельно и отсчет от «рождества Христова»), Император Муцухито начал эру Мэйдзи (1868–1911), следующий император — эру Тайсё (1912–1925), а нынешнее правление — эра Сёва — ведет начало с 1926 г. Поэтесса Накамура родилась при императоре Мэйдзи, писать начала в эру Тайсё. Создавая произведения в традиционном жанре, она неукоснительно блюдет национальные традиции во всем. Отсюда и японская датировка: 8-й год Тайсё.

Читаю автокомментарий к первому стихотворению и ловлю себя на мысли, что это тоже своеобразный поэтический жанр, хотя проза лишена свойственных хайку непременных чередований слогов в строгом порядке. Да и размера нет, и строки длинны, и ритм более плавный, но аромат поэзии есть!

«В местах, где я родилась, у озера с искрящейся голубой водой летали огромные светлячки. В ночной тиши среди цветущих овощей мерцали светлячки, зажигая свои яркие фонарики. В ту пору косили ячмень, отливающий золотом, и до самого берега тянулись сохнущие колосья. И в самом деле, споткнешься, бывало, и обдаст тебя ароматом созревших колосьев. А вспугнутые шумом и мчащиеся к бамбуковым зарослям светлячки красиво взлетят ввысь и укроют себя в спасительном мраке над голубеющим озером.

То было началом моего поэтического творчества, и эти несовершенные строки — воспоминания, милая сердцу память о далеких днях».

Следующее стихотворение написано сорок четыре года спустя, в 38-м году эры Сёва: