Встречи с призраками

Пару лет назад в графстве Квинз возле Маунтраса жил фермер, чью фамилию по понятным причинам мы не станем нынче разглашать. Он никогда не был женат, и его единственными домочадцами были мальчишка-слуга и старая экономка, долгое время служившая этой семье и находившаяся у нее на иждивении. Он был рожден в семье католиков и получил католическое образование, но когда достиг зрелого возраста, то бог весть почему отрекся от догматов этого вероучения и принял доктрины протестантизма. Однако в поздние годы он разуверился, перестал посещать церковь и, если судить по тому, как он жил, склонялся к богоборчеству или же атеизму. Вел он себя грубо и холодно, а нрав у него был такой, что он частенько брюзжал и мало улыбался, и это, в сочетании с его хорошо известным пренебрежением церковными догмами, привело к тому, что знакомые и соседи его не любили. Однако в целом его уважали, никто ему не докучал, и оскорблениям он не подвергался. Его также считали человеком честным и в целом безобидным, а поскольку он в юности прослужил несколько лет в артиллерийском полку и хорошо умел обращаться со стрелковым оружием и боеприпасами, то мало кто решался побеспокоить его, даже если очень хотелось. Он получил хорошее образование и выступал категорически против любых суеверий, а потому постоянно насмехался над старой экономкой, которая была крайне суеверной и, похоже, все знала даже о самомалейшей мелочи, относящейся к магии и волшебному миру. Он редко ходил в гости и почти никого не приглашал к себе; вместо этого свободные часы он обычно посвящал чтению, которое очень любил, или чистке оружия, к которому был привязан еще сильней, или же выслушиванию и высмеиванию жутких, леденящих кровь рассказов старой Мойи — а уж ее память хранила подобное в избытке. Так он прожил до того дня, с которого и начнется наше повествование. К тому моменту фермер дожил примерно до пятидесяти лет, а старая Мойя, его экономка, совершенно одряхлела и сгорбилась, став внешне уродливой и отвратительной. Неким утром в ноябре месяце, в 1818 году от Рождества Христова, этот человек встал еще до рассвета, вышел из спальни и очень удивился, найдя старую Мойю на кухне. Она сидела, ворошила угли в очаге и курила трубку с крайне серьезным и вдумчивым видом.

— Вот так раз, Мойя, — произнес фермер. — Чего это ты вскочила с кровати в такую рань?

— Ай, да сама не знаю, — отвечала старая женщина. — Мне всю ночь что-то так тревожно было, глаз не могла сомкнуть, вот и решила встать и затянуться разок-другой — вдруг да улетучатся те горести, что у меня на сердце лежат?

— Да что ж тебя так мучит, Мойя? Заболела ты или как?

— Хвала Господу, нет! Я не больна, у меня лишь на сердце тяжко, и на душе такое бремя, что может разом сто человек уничтожить.

— Да тебе, небось, опять что-нибудь пригрезилось, — поддел ее хозяин, сочтя, что старуха, по своему обыкновению, страдает от очередного приступа воображения.

— Пригрезилось? — с горькой усмешкой передразнила его Мойя. — Ха, пригрезилось! Ай, да я Господа готова молить, чтоб мне лишь пригрезилось

, но я жутко боюсь, что дела обстоят хуже некуда и ждут меня беды и страдания.

— И почему ты так решила, Мойя? — спросил фермер, не до конца сумев спрятать улыбку.

Мойя, прекрасно осведомленная о его предубеждении к любого вида суевериям, молчала, лишь кривила губы да пророчески кивала седой головой.

— Ты почему не отвечаешь, Мойя? — вновь спросил мужчина.

— Ай, — фыркнула Мойя. — У меня сердце болит оттого, что должна это вам рассказывать, и я знаю, что вы надо мной лишь посмеетесь; да только говорите что хотите, но беда идет за мной по пятам. Баньши всю ночь возле дома шаталась и чуть с ума меня не свела своими криками да рыданиями.

Мужчина знал о том, что баньши уже долгое время наведывается к его семье, однако часто с презрением отзывался об этом как о суеверии. Но все же, хотя прошло уже несколько лет с тех пор, как он в последний раз слышал о визите баньши, он оказался не готов к леденящему кровь сообщению старой Мойи. Побледнев, точно смерть, он затрясся всем телом, и наконец, собравшись с силами, произнес с вымученной улыбкой:

— Да откуда тебе знать, что это была баньши, а, Мойя?

— Откуда мне знать? — саркастически переспросила Мойя. — Да разве ж я за ночь не слышала и не видела ее несколько раз? Более того, разве ж я не слыхала, как мертвая повозка[71]

на этой неделе каждую полночь кружила поблизости и заезжала во двор, сотрясая дом до основания?

Мужчина выдавил из себя слабую улыбку. Он испугался, но стыдился признать это. Он задал следующий вопрос:

— А ты когда-либо раньше видала баньши, Мойя?

— Да, — отвечала Мойя, — и частенько. Разве ж я не видала ее, когда ваша матушка умерла? А когда ваш братец утонул? Да и вообще, не было случая за последние шестьдесят лет, когда кого-либо из семьи прибирал Господь, а я не слыхала и не видала ее.

— А где она появилась и как выглядела сегодня ночью?