Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах

Возможно, в моей передаче все это звучит слишком мрачно и серьезно. Но Ахматова искренне не принимала учения и взглядов Толстого: в ее глазах он был эгоцентриком с хаосом в душе, врагом гармонии и любви. Ахматова благоговела перед Достоевским (презирая подобно ему Тургенева) и преклонялась перед Кафкой: «Он писал для меня и обо мне». Во время нашей следующей встречи – в 1965 году в Оксфорде – мы говорили о Джойсе и Элиоте, замечательных по ее словам писателях, наиболее правдивых из всех современных авторов, но несомненно, стоящих ниже Достоевского и Кафки. Пушкина Ахматова считала гениальным и непревзойденным, он, по ее мнению, знал все: «И как только это удавалось ему, кудрявому юноше из Царского села с томиком Парни в руке?» Она прочитала мне несколько строк из «Египетских ночей» и рассказала о герое этой повести – таинственном чужестранце, легко импровизирующем на любой сюжет. Ахматова не сомневалась, что прототипом этого гениального виртуоза является польский поэт Адам Мицкевич. Отношение Пушкина к последнему было неоднозначным: польский вопрос разделял их, но Пушкин, без сомнения, видел в Мицкевиче гения современности. Блок с его безумными глазами и уникальным талантом тоже обладал даром импровизатора. Ахматова сказала, что Блок, неоднократно похвально отзывавшийся о ее стихах, на самом деле не любил ее. Однако каждая школьная учительница в России была убеждена – и это убеждение живет до сих пор – что у Ахматовой с Блоком был любовный роман. Даже историки и критики верят в это. Основаниями таких слухов послужили, очевидно, стихотворение Ахматовой 1914 года «Визит к поэту», посвященное Блоку, и стихотворение на тему смерти «Сероглазый король», написанное на самом деле за десять лет до кончины поэта, а также другие стихи. По мнению Анны Андреевны, Блок не признавал поэтов-акмеистов, прежде всего Мандельштама, Гумилева, не любил Пастернака, да и саму Ахматову.

Мы заговорили о Пастернаке, с которым Ахматову много связывало. Она рассказала, что поэт часто приходил к ней, как правило, во времена душевного кризиса, обессиленный и опустошенный, но его жена преследовала его и быстро уводила домой. Оба, Пастернак и Ахматова, легко влюблялись. Пастернак неоднократно делал ей предложение, но она не воспринимала это серьезно. То была, по ее словам, не настоящая любовь, да и вообще не любовь. Но они очень много значили друг для друга, особенно после смерти Мандельштама и Цветаевой. Уже одно сознание того, что твой коллега и друг живет и пишет, было безграничным утешением для обоих. Они могли время от времени критиковать друг друга, но никогда не позволяли делать это кому-то другому.

Ахматова восхищалась Цветаевой: «Марина как поэт гораздо лучше меня». После смерти Мандельштама и Цветаевой Пастернак и Ахматова чувствовали себя как бы изгнанными, живущими в пустыне, хотя безграничное поклонение соотечественников, которые переписывали, копировали, распространяли и учили наизусть их стихи, являлась для них огромной поддержкой и гордостью.

Глубокий патриотизм этих двух поэтов был совершенно лишен национализма, мысли об эмиграции чужды им. Пастернак мечтал увидеть Запад, но не хотел рисковать тем, что путь обратно будет ему закрыт. Ахматова сказала мне, что никогда не уедет, она хотела остаться на родине до самой смерти, несмотря на все вероятные трудности и преследования. Оба, Пастернак и Ахматова, тешили себя странными иллюзиями о богатой интеллектуальной западной культуре, идеальном творческом мире, и стремились к контакту с ним.

Несмотря на глубокую ночь, Ахматова все более оживлялась. Она стала расспрашивать меня о моей личной жизни, и я отвечал полно и свободно, словно она имела право знать обо мне все. Она же вознаградила меня прекрасным рассказом о своем детстве на берегу Черного моря, о браках с Гумилевым, Шилейко и Пуниным, о друзьях молодости, о Петербурге перед Первой мировой войной. Только имея представление обо всем этом, можно понять «Поэму без героя»: последовательность картин и символов, игру масок, заключительный бал-маскарад, мотивы из «Дон Жуана» и «Комедии дель арте». Ахматова вновь заговорила о Саломее Андронниковой (Гальперн), ее красоте, обаянии, незаурядном уме, о вечерах в кабаре «Бродячая собака», о представлениях в театре «Кривое зеркало», о ее отношении к фальши символистов, исключая Бодлера, Верлена, Рембо и Верхарна, многие стихи которых она знала наизусть.