Встречи у метро «Сен-Поль»

— Мне очень нужно… — начала она, озираясь по сторонам, — мне нужно… В общем, я певица, пою народные песни: латиноамериканские, еврейские, русские, но мне нужно, чтобы это подтверждалось на бумаге. И я пришла просить, чтоб вы мне помогли, месье… — она взглянула на дипломы, — месье Штемпель.

— Свидетельство простое или экстра-класса?

— Лучше экстра. Я же артистка!

— Ваше имя, фамилия, дата и место рождения, домашний адрес — официальный, для кредиторов, и конфиденциальный, настоящий. Количество детей, дипломов, если есть, волос на голове. Про волосы — пока необязательно, — прибавил он. — А вот количество веснушек важно знать. Хотя бы ориентировочно.

Она широко раскрыла глаза:

— Вы что, серьезно?

— Но вы же заказали свидетельство экстра-класса, с двенадцатью печатями, мне надо записать в него побольше данных.

— Да, но каких? О профессиональных качествах, о том, как я пою.

— Что вы желаете удостоверить: что вы певица или что вы человек?

— То и другое. Одно другому не противоречит.

— Это как сказать. Всяко бывает. Я выдам вам свидетельство с печатями о человеческом существовании. А что касается вокала, я должен вас послушать. Хотя я мало смыслю в песнях. А уж тем более в народных. Вообще, что это значит — «народные»? Это значит, никто их толком не знает и никогда не поет, а мне-то на кой их слушать?

— О, месье Штемпель, вы несправедливы к артистам!

— Ну, ладно, спойте, чтоб я понял! Полминуты — не больше. Свидетельство выдам и так — по вам сразу видно, что вы певица.

Клиентка стала распеваться.

— Достаточно! — остановил ее Штемпель. — А то соседи подумают, что тут кого-то убивают! Хорошо, отлично. Удостоверяю… Как, вы сказали, вас зовут? Мадемуазель?.. Мадам?..

— Мадемуазель. Мадемуазель Ида Сопранорм.

Он посмотрел на нее с интересом:

— Вы, часом, не родня тому Сопранорму, что в сорок седьмом году снимал со мной пополам летний домик в Трувиле и позабыл внести свою долю?

— Джо Сопранорм? — прошептала она.

— Он самый! Величайший плут из всех, кого я знал! Так он ваш родственник?

— Это был мой отец.

Штемпель вскочил, обнял девушку и разрыдался.

— Был? — сказал он сквозь слезы. — Значит, он…

— Он умер.

— Но раз он ваш отец, значит, вы его дочь?

— Да, так и есть, месье.

Девушка тоже растрогалась. Штемпель усадил ее в большое кресло перед письменным столом. И снова взялся за перо:

— Я выпишу вам три свидетельства: о том, что вы человек, певица и дочь своего отца.

— Зачем? — не поняла она.

— Ну как же! Ваш отец был моим другом и учителем. Самым лучшим учителем!

— Но вы же только что сказали, что он был величайший плут или что-то в этом роде?

— Он обо мне сказал бы то же самое.

Девушка недоверчиво на него посмотрела:

— Но вся округа говорит, что вы достойный, честный и солидный человек и что с вашим свидетельством можно быть совершенно уверенным.

— Конечно, Ида. Могу я в память о твоем отце говорить тебе «ты»? Так вот, людям, чтоб чувствовать себя людьми, нужны печати, удостоверения, гарантии, формулировки. Иначе ни в чем не будет уверенности, потому что слова — это так, одно сотрясение воздуха. А без уверенности плохо. Вот поэтому есть мы: я, твой отец, пока был жив, и другие, в других кварталах, городах и странах. Благодаря нам люди живут спокойно.

Тем временем он закончил свидетельство и старательно поставил под ним все двенадцать печатей — шесть синих и шесть красных. Затем достал из правого ящика стола тринадцатую, приложил ее к подушечке с зелеными чернилами и оттиснул в самом низу листа.

— Держи. — Он протянул бумагу Иде. — Для тебя бесплатно. Я приложил еще печать надежды. Пригодится.

Девушка взглянула на испещренный печатями лист, поблагодарила и ушла.

Артур Штемпель закрыл за ней дверь на засов и посмотрел на часы: было уже половина первого. Он вынул из шкафа маленькую спиртовку и приготовил на обед яичницу. Пока же стряпал и ел, развлекался, как всегда в свободное от работы время, размышлениями о чем-нибудь не очень сложном, например об истине и слове.

Ну а потом, передохнув на этих пустячках, убрав спиртовку и посуду, открыв засов, он снова стал серьезным и был готов к приему нового клиента.

Бунт месье Лекуведа

Когда официантка поставила на столик перед Александром Лекуведом тарелку с двумя кусками мяса и картофельным пюре, он вдруг поднял руку и сердечно кому-то помахал.

— Кому это вы? — удивилась она, озираясь. — Еще рано, у нас больше никого нет.

— Кому? Вот этому телячьему жаркому! Я его видел и вчера, и, кажется, позавчера. А может, даже в прошлом месяце. Так что мы старые знакомые!

Официантка пожала плечами и отошла к раздаче.

С тех пор как Лекувед овдовел, он столовался только тут. Приходил каждый день в одиннадцать тридцать. Такая привычка появилась у него, еще когда он работал: пообедать пораньше, прежде чем ехать на окраину, где он преподавал философию для переростков, готовившихся пересдавать экзамены за курс средней школы. И вот сегодня буквально одним махом сломал сложившиеся за долгое время почти приятельские отношения с официанткой, теперь она его враг. Он это понял, но ничуть не пожалел.