Встречный ветер

Пыжиков встал, оделся, присел на стул и задумался. В эти минуты ему казалось, что он самый несчастный человек на земле, что жизнь начинает швырять его, как море утлую лодочку. Нервы сдали… Усталость взяла верх. Склонившись над столом, Петр крепко уснул. Он не слышал, как зашумел в саду тугой северо-восточный ветер. Закачались высокие пирамидальные тополи, зашелестели листьями старые яблони, гулко роняя на сухую землю перезревшие плоды.

Семион и дагестанский князь Сапангос торопливо сложили вещи в небольшие чемоданы и на зорьке покинули уютный домик Марии Дмитриевны. Они уходили из города глухими переулками, где одиноко и свирепо бушевал ветер, заметал следы густой, застилающей все вокруг пылью. Над горами нависли темные тучи.

Спать Пыжикову пришлось мало. Вскоре к дому подошла грузовая с полным кузовом солдат машина и разбудила его громким протяжным гудком.

Глава восьмая

Вот уже третьи сутки пограничники сидят в засаде, скрытые густой зеленью леса. Над горными хребтами надоедливо гудит нестихающий ветер.

В Орлиной бухте шумно ворочаются вспененные волны, земля вздрагивает и доносит однообразные утомляющие звуки. Хочется встать, расправить затекшие мускулы, вскарабкаться на самую вершину скалы и крикнуть взбесившемуся ветру: «Уймись, дьявол!» Но тут-то как раз все решает терпение и выдержка. Вскакивать нельзя, говорить можно только шепотом. Пограничники, затаившись, терпеливо лежат и ждут. Иногда слышится протяжный вздох солдата Баландина и его сладкий зевок. Глаза слипаются, всем телом овладевает истома. Баландин, словно нарочно, продолжает зевать, что приводит сержанта Нестерова в яростный гнев.

— Ты можешь потише и аккуратней раскрывать свой чемодан?

— Выходит, и зевнуть уж нельзя? — тихо и недовольно ворчит Баландин.

— Ты и лодку так прозевал! — вставляет Батурин.

— При чем тут я? Со мной офицер был. Я там службу не нес, только лейтенантова коня держал.

— Прекратить разговоры, — властно приказывает Нестеров. Продолжать наблюдение и чтобы ни звука…

— Ты, Баландин, когда зеваешь, то хоть не труби, как пастуший рожок. Моя Гойда и то спокойней ведет себя, — поглаживая лежавшую рядом кавказскую овчарку, говорит сержант Батурин.

От этой заботливой ласки Гойда вытягивается и плотно прижимает голову к передним лапам. Снова молчание. Перед глазами рябит зелень кустарника, ветер срывает с кизильника отмирающие листья и, закручивая в вихре, уносит их к подножью гор. Вечереет. Об Орлиные скалы гулко разбиваются соленые волны, шумно, со скрежетом перекатываются у берега камни. Там, за скалами, словно в глубине земли, яростно гудит море. После заката кусты быстро наполняются непроглядной мутью, словно на них сплошь натянули черные покрывала. На западе гаснет багровая, похожая на разлитую кровь полоса и наступает темная, предосенняя ночь. Северо-восточный ветер не стихает и ночью. Вокруг живыми призраками шевелятся, шуршат кусты.

Ночь вызывает у солдат и офицеров предельное напряжение. Кажется, что всюду кто-то крадется, выжидает, когда утомятся наблюдать и слушать пограничники.

В темноте неслышно появляется капитан Ромашков, Сообщив пароль, он, согнувшись, подходит ближе, ложится рядом и шепотом спрашивает:

— Ну, как дела?

— Пока в порядке, товарищ капитан, — отвечает Нестеров. Тишина…

— Какая же тишина, когда дует все время.

— Может, чего-нибудь и надует, — с надеждой замечает Батурин.

— Например?

— Дождя или гостей каких…

— Я все время слышу у вас здесь шум, возню. Прекратите, — замечает капитан Ромашков. — И разговоры…

— Да мы ничего, товарищ капитан. Вот только Баландин…

— Что Баландин?

— Зевает все время. Начнет, а за ним и другие. Я уж ему говорил. И так сон одолевает, а он как назло делает.

— Я не нарочно, — смущенно оправдывается Баландин.

— Зевать и кашлять можно в пилотку, — тихо говорит Ромашков.

— Слушаюсь, — отзывается Баландин.

— Скоро смена придет, отдохнете, а сейчас смотрите во все глаза…

Минут пять полежав с солдатами, капитан осторожно встает и быстро исчезает в темноте, словно проваливается куда-то. Ему надо проверить и другие наряды. Они разбросаны в разных местах. Лежат, не шелохнувшись, в терпеливом ожидании врага.