Вторая молодость

Через двадцать лет на одном богемском курорте я встретил графиню, успевшую за это время овдоветь. Я не сразу узнал ее. Это было вечером на гулянье. С ней произошла новая метаморфоза — я не узнал бы ее совсем и прошел бы мимо, если бы она не остановилась и не заговорила своим звонким голосом.

— Что вы здесь поделываете, сумасшедший вы человек? — воскликнула она, обратившись ко мне, а я изумленно уставился на нее, словно на привидение.

На этот раз она оказалась, наоборот, помолодевшей, — никто не дал бы ей теперь больше тридцати лет, а между тем, ей было сорок. Но она пополнела и повеселела — и то и другое молодит.

Теперь она была, в сущности, гораздо красивее, чем в девичестве. Та самая природа, которая становится к осени вакханкой и разукрашивает себя виноградными лозами, даже слишком расточительно снабдила эту зрелую женщину всеми теми чарами, которые способны увлечь Рубенса.

Лицо ее совсем преобразилось: круглое, полное, свежее, с живыми, умными глазами, с маленьким орлиным носом, с упрямым подбородком — оно светилось любезной и несколько кокетливой улыбкой. В горделивых движениях ее была та редко встречающаяся мягкая величавость, которая и чарует нас, и в то же время держит на известном расстоянии, допуская только идолопоклонническое служение своей силе.

Следующей зимой я снова встретил Бернардину в Париже. Мое изумление и мой восторг возрастали при каждой новой встрече. Положительно, она помолодела! Все в ней снова было молодо — и ум и сердце.

Не был ли ее другом какой-нибудь восточный мудрец, сложивший к ее ногам тайны кабалистики, — или не купалась ли она в человеческой крови, как легендарная венгерская магнатка?

Осенью я снова приехал в те места, где некогда разыгрался невинный роман хорошенькой Бернардины и Марцелла.

Как и в тот раз, меня привлекла сюда охота. Ежедневно бродил я по полям и лесам, и вот однажды встретился с графиней Рустан, также выехавшей на охоту.

Она остановила свою лошадь и приветливо протянула мне руку. Я узнал, что она проводит лето одна в том замке, который некогда принадлежал ее отцу.

Мы поболтали некоторое время, потом графиня спросила:

— Хотите посмотреть, как я буду травить зайца?

— Охотно, — ответил я, — вы знаете, что для меня жестокие женщины представляют особенное очарование.

Она засмеялась и ударила меня хлыстом, затем погнала свою лошадь и велела спустить обеих шотландских борзых. Великолепные животные вскоре настигли зайца и помчались за ним сломя голову, через пни и кочки, через рвы и плетни.

Дивное зрелище представляла эта красивая, смелая женщина, покачивавшаяся в седле с дикой грацией скифской наездницы и погонявшая своего английского скакуна громкими возгласами и ударами хлыста. Вскоре она скрылась за маленькой березовой рощей, и я потерял ее из виду, но я увиделся с ней на другой же день у нее в саду, где она играла в лаун-теннис с несколькими дамами и мужчинами, проводившими лето по соседству с ее замком.

Я залюбовался красотой этого сфинкса, стройными, плавными движениями, маленькой ножкой и своеобразной энергией, с которой она подбрасывала мяч.

Я провел на охоте еще некоторое время; она также охотилась, гребла и развлекалась в обществе соседей. Но соседи вскоре начали разъезжаться — надвигалась осень. Уже пожелтела листва, иней превращал по утрам луга и нивы в сверкающее море, холодный ветер шумел в верхушках деревьев — а графиня все еще и не думала возвращаться в Париж.

Это мне казалось странным. Самые смешные мысли приходили мне в голову, но в тот момент меня все же больше интересовала лисица, которая появлялась, как мне сообщил один крестьянин, каждую ночь на лесной опушке, вблизи замка графини Рустан.

Когда наступило полнолуние, я захватил ружье и залег в кустарнике, окружавшем стену графского парка, подстерегая лисицу.

Лисица не пришла, но зато попалась другая, более драгоценная дичь.

Я лежал в густой чаще, в тени, откуда меня не было видно. Передо мной была небольшая лужайка, вся залитая мягким сумрачным лунным светом, а за ней тянулся темный лес.

Вдруг отворилась калитка парка, и из нее тихо вышла женская фигура.

Это была графиня Рустан. Она шла, приподняв шелковые юбки и закутав голову алжирским вуалем.

Она осторожно пробиралась по высокой траве и зарослям малины и прошла так близко от меня, что задела мою руку подолом платья.

У лесной опушки она остановилась, оглянулась вокруг и потом хлопнула в ладоши. Это был, по-видимому, условный знак. Тотчас же из чащи выскочил красивый молодой человек, самое большее, лет двадцати, и бросился к ее ногам. Она нежно обняла его полными руками, а он в упоении поднял на нее глаза.

Так вот в чем был секрет ее второй молодости! Не тайны кабалистики, не теплая человеческая кровь, а новая любовь — менее невинная, но более счастливая, чем первая.