Вторая попытка

– Нет. – Она не приняла шутки. – Я – член Президиума Совета ветеранов Последней войны.

– Так ты что же, воевала?

Слова вырвались непроизвольно, и Виктор сразу почувствовал искусственность этого почти риторического вопроса.

– Да, – ответила Селена.

И они еще минут пять молчали.

Боже, думал Виктор, что же происходит в этом безумном мире? Дети воюют, взрослые пьют и развлекаются, солдаты охраняют город в мирное время, полиция не замечает происходящего вокруг, а тайная полиция, одевшись в форму, выходит на улицы с откровенностью паяцев и музыкантов. Очевидно, мир сошел с ума.

– Сколько тебе лет? – спросил Виктор.

– Двадцать, – сказала она, но он был не уверен, что услышал правду.

– Мы действительно сопровождаем этого бедуина?

– Нет.

– Тогда почему ты вступилась за него?

– Я думала, тебе это будет приятно. Ничего, что я так сразу перешла на "ты"?

– Нормально.

– Просто, когда говоришь «вы», возникает какая-то дурацкая дистанция, словно общаешься с командиром части. А я всем, вплоть до комбатов, привыкла говорить "ты".

– Тогда со мной можешь чувствовать себя спокойно, – сказал Виктор. – Я был всего лишь командиром отделения.

Через десять минут они сошли на пустую полурассыпавшуюся платформу и, дойдя до разрыва в покосившемся ржавом заборчике возле единственной на весь полустанок запыленной надписи "ПЕРЕПЕЛКИН ЛЕС", свернули по деревянным сходням в колючие придорожные заросли боярышника. За ними начиналась знаменитая, некогда красивая и тенистая дубовая роща.

Теперь деревья уже не справлялись с затянувшейся засухой. Подлесок практически вымер, трава стала бледно-желтой и мертвой, какой она бывала раньше разве что в ноябре да в середине марта. Нижние ветки даже у самых могучих дубов, вязов и елей постепенно отсыхали и падали. Странно было вспомнить, что когда-то в лес ходили за грибами и ягодами. В этот лес можно было ходить только за дровами. А кое-где дрова начинали гореть, не дожидаясь перемещения в печку. Черные пятна выжженной пожарищами земли попадались по пути несколько раз. Впрочем, по размеру пятен было видно, что на тушение лесных пожаров в эти места выезжают оперативно. Ближайшие пригороды вроде поселка Перепелкин Лес входили в так называемую санитарную зону вокруг губернского центра, но дело было, конечно, не в этом, а в расположенных здесь дачах, точнее сказать виллах ответственных работников, в том числе и из столицы.

Значимость этих затаившихся в лесной чаще «объектов» никто в общем-то и не скрывал: так, на пути к губернаторской даче Селена и Виктор миновали три поста охраны. Сначала – полицейскую будочку с козырьком, затем – двух гвардейцев в штатском и, наконец, – уже знакомых по площади и электричке суровых малолеток в сафари.

На входе в поселок Селену окликнул старик, возившийся в огороде:

– Здравствуй, Леночка! Давно не видел тебя. Скажи, у тебя помидоры растут в этом году?

– Здравствуйте, дядя Фил! Вы забыли, я не сажаю помидоров.

– А что же ты сажаешь, ласточка моя?

– Только цветы, дядя Фил.

– Цветы – дело хорошее, но пустое. То ли, скажем, огурцы. Вот славный овощ. Но они у меня уже второй год какие-то черные и совсем горькие. А помидоры просто посохли. Тяжело стало, Леночка, воду носить. Старею. Думаю вот арбузы посадить.

– Арбузы?! – удивилась Селена. – А разве им мало воды нужно?

– Да мне друг Паладин с Северной окраины обещал специальный сорт принести, говорит, вызревают практически без полива, на одной росе. А вот посмотрите, ты тоже посмотри, мил человек, – обратился он к Виктору, держа в руках клубок ярко-желтых корней, похожих на сплетенные пальцы. Один округлый корешок нахально вытарчивался в сторону, отчего весь корнеплод напоминал кулак, сложенный в форме кукиша. – Посмотри, как вот эта дрянь лезет. Поливай не поливай ее – лезет, окаянная, я уж притомился выпалывать.

– Зачем же ее выпалывать, дядя Фил, это же ручная репа.

– А ну ее к бесам, эту репу. Ручные бывают гранаты и животные. А репы у нас такой отродясь не было. Дурная она.

– Да нет, дядя Фил, – не согласилась Селена, – она вкусная.

– Ну ее к аллаху, дурная она, ей-Богу дурная…

Они уже пошли дальше, а старик все продолжал ворчать.

Виктор вспомнил ручную репу. Ее выращивали бедуины еще в те годы, когда он здесь служил. Тогда считалось, что диковинку завезли из Африки. А уже много лет спустя кто-то рассказал ему, что ни в Африке, ни в какой другой части света ничего подобного не встречается. Ручная репа была местным эндемиком и, очевидно, мутантом. От одного стебля уходило в почву несколько длинных желтых корней – этакая помесь хрена с морковкой. А когда овощ выдергивали по осени, полагалось сжимать его рукою посередине, и корни прямо на глазах, словно живые, причудливо скручивались, образуя каждый раз новую фантастическую фигуру. Конечно, в ручную репу любили играть дети. Правда, особо крупные экземпляры корнеплодов иногда больно сдавливали пальцы, и по городу даже ходили слухи о гигантской ручной репе, задушившей двухлетнего мальчика. Слухам Виктор не верил. Но ворчание добродушного симпатичного дяди Фила оставило в душе неприятный осадок.