Вторая попытка

Только б ты согласилась. Только б ты приказала.Ты моя королева! Ну об чем разговор?!Комнатенка три на три станет тронною залой,Пред тобою склонится заоконный твой двор.И соседние страны отощают от стрессов,И расстроятся браки барышам вопреки,

И не будет отбою от знатных балбесов,Возжелавших твоей королевской руки.Хрен им! Всех этих принцев я повешу по стенамИ гульну в фаворитах – до смешного велик…Но монархия все же дрянная система, —Ни в одном королевстве нельзя без интриг.Так и есть! Вон уж сплетню на ощупь пустили…

Ах ты зависть людская! Ах, дворянская блажь!Комнатенка три на три покруче Бастилии,А за окнами дворник – бесчувственный страж.

– Если и эти не твоими окажутся, я… я не знаю, что я с тобой сделаю, Брамфатуров! – сообщила Лариса, хлюпая носиком и моргая мокрыми глазками.

– Вообще-то, все лучшее в мировой поэзии, Ларисонька, принадлежит Единому Духу. Все худшее – дьяволу. А поскольку эти стихи не то и не это, значит, они принадлежат мне…

– Не кокетничай, Брамфатуров. Очень даже неплохие стихи. Правда, Эмма Вардановна?

– Правда, – согласилась учительница. – Я их тоже слышу впервые. И насколько понимаю, они никому, кроме него, не могут принадлежать. Разве что его брату… Но он еще мал для таких… Впрочем, для пущей уверенности тебе следует поинтересоваться мнением Артура Янца.

– Учитель говорил: Бывает, появляются ростки, но не цветут; Бывает, цветут, но не дают плодов, – невозмутимо, как и подобает китайцу, ответствовал Янц на этот не слишком педагогичный выпад.

– Бывает, что дают плоды, но лучше бы не давали, – подхватил все еще коленопреклоненный затейник, и, наморщив лоб, присовокупил: – Конфуций, «Лунь Юй»…

– Я так и подозревал, что ты все цитаты либо перевираешь, либо дополняешь на собственный лад, – сказал Янц.

В дверь постучали, постучав, открыли, открыв, вошли. Примиренная парочка. Пока еще не сладкая, но обещающая стать таковой, если ничего непредвиденного не случится.

– Можно, Эмма Вардановна?

– Мо… – открыла было рот училка, но была прервана неучтивым возгласом Гранта.

– Ну вот, что я тебе, Карина, говорил! Полюбуйся: он уже на коленях перед Ларисой красуется! А ты переживала, что зря обидела…

– Грант прав, – не меняя позы поддержал Похатяна Брамфатуров, – не все дураки, осознавшие свою дурость, перестают быть дураками. Попадаются, Кариночка, среди них такие дурни, что сколько свою дурость ни осознают, дураками быть не прекращают… А ты, Артур, можешь торжествовать: я опять кого-то переврал или дополнил. То ли Владимира Ильича Ленина, то ли немецкую народную мудрость…

– Брамфатуров, как долго ты собираешься пребывать в этой нелепой позе? – поинтересовалась физичка.

– Пока Лариса не простит или звонок не грянет. Епитимья у меня такая. Сам на себя наложил…

Не успела Лариса простить его, как грянул звонок.

– Брамфатуров, Асатурян, Янц, Никополян, Лариса Мамвелян, ко мне с дневниками. Остальные свободны…

Урок биологии

Учительница биологии была женщиной, что называется, монументальной и вела себя соответствующе. То есть в полном противоречии с измышлениями школярского стишка следующего пасквильного содержания: «Гром гремит, земля трясется – Антилопа в класс несется». Никто никогда не видел, чтобы Вилена Акоповна (именно отчество породило по созвучию прозвище Антилопа, а вовсе не фольклорная склонность ученических масс к антонимическим преувеличениям) куда-нибудь торопилась, не говоря уже о том, чтобы она сменила свою неизменно величественную поступь на нечто такое, что можно было счесть хотя бы бодрой походкой ортопедика, разжившегося подходящей обувкой. Как ни странно, но именно отсутствие прецедента поддерживало в школярских кругах уверенность в том, что если бы Вилене Акоповне вдруг вздумалось перейти – не говорим на рысь, но хотя бы на аллюр, – то указанные в стишке тектонические катаклизмы были бы неизбежны. Относительно неизбежности небесных явлений, таких как гром, молнии и солнечные затмения сходного единодушия не наблюдалось…