Вторая реальность

…В Париже у меня был приятель Анатоль Засс. Он играл всю жизнь. С ним мы пошли однажды на бега в Булонский лес. Поскольку у него была своя лошадь, мы сидели на трибуне для избранных. А рядом с ней был небольшой круг, куда выводят лошадей для показа перед заездом. Мы проигрывали. Тогда я говорю: «Боби́ (он Анатоль, но мы его звали так), это из-за меня. Я всегда проигрываю».

В один из перерывов к нам подошел пожилой человек с помятым, изношенным, но аристократическим лицом. Мы познакомились. Он говорил по-русски. Они с Боби́ обсудили бега, потом я услышала, что этот Вова́ заработал много денег, продав куда-то партию кофе. Когда он ушел, я спросила о нем Боби́. «Ну, Алла, вам грех не знать. Это сын Кшесинской от великого князя Романова, брата вашего царя, – Владимир Романовский».

Мы поставили на ту лошадь, которую посоветовал Вова́, и все вместе проиграли. Оставалось два заезда, и я сказала: «Попробуем разделиться». И пошла к кругу, где лошадей готовили к заезду. Смотрю, стоит Бельмондо – рядом со своей лошадью. В серой тройке, сером цилиндре, одна рука в кармане брюк. Я подумала: «Ох, уж эти мне актерские замашки…» – и вычеркнула его лошадь (она, кстати, потом пришла в числе последних).

Я стала рассматривать лошадей, как абитуриентов театрального института. Вижу, идет одна взмыленная, гарцующая, словно сейчас побежит и выиграет. Думаю: «Нет. Эти внешние эффекты мне тоже не нравятся». Некоторые лошади были просто красивы. Потом какая-то мне понравилась. Вроде бы и незаметная, но в ней была затаенная сила. Она шла, «повернув глаза зрачками в душу», ей было все равно, как на нее смотрят. Я ее отметила. Когда мы встретились с Боби́, он сказал: «Ну, Алла, эта лошадь не фаворит, она из плохой конюшни, она не придет». Но она пришла… И оттого, что на нее никто не ставил, я выиграла очень много денег. И покрыла все наши проигрыши – и мои, и Боби́…

После этого Боби́ познакомил меня со своим приятелем, который примерно с тридцатых годов издавал специальную газету о лошадях, жокеях и забегах. Как-то все вместе мы поехали на бега в Довиль: Боби́, этот Лева Бендерски и я (хотя им было за семьдесят, их звали Боби́, Лева и т. д.; все они – дети первой волны эмиграции). В тот день после забега устроили аукцион лошадей. Народу в помещении было много, и я долго не понимала, как все происходит: никто не поднимал руку, не кричал, сколько платит. Все было тихо, а лошади тем не менее продавались. В какой-то момент я подняла руку к волосам, Боби́ меня одернул: «Алла! Ты сейчас купишь лошадь!» – «Как?! Каким образом?» – «А ты разве не замечаешь эти мелкие движения рук?»

…Они поднимали руки не выше головы и чуть-чуть шевелили пальцами. Например, поднял два пальца – значит, дает на две тысячи больше. Все происходило как во сне…

На этом аукционе я поняла, что есть другой азарт, с другими средствами выявления, и он мне ближе. Ведь когда бежала та лошадь, на которой я выиграла, я смотрела и на себя, и на нее со стороны. Я не включалась, мне было как будто все равно. Мне потом сказали, что такая тихая пассивность – свойство очень азартных людей. С тех пор каждый раз, когда я приезжала в Париж, мои друзья возили меня на бега. И всегда в самый последний момент подсказывали нужную лошадь, как бы давая заработать.

Принято считать, что актеры азартны по профессии, но вообще-то актерский азарт совсем иного плана. Когда начинаешь поворачивать какую-то классическую роль непривычной для восприятия стороной, то появляется азарт: примут или не примут, выиграешь ты на этом или нет? Кстати, это ведь разные понятия – азартный человек и игрок: игрок всегда знает, на чем сегодня можно выиграть. Вот, например, Высоцкий был азартен во всем, однако не был игроком.

Я не сценарист своей жизни, сама ничего не придумываю, но если складываются обстоятельства, азартно ныряю в любую авантюру. Собственно, у меня так жизнь и строилась. Авантюрой было идти в университет, вместо того чтобы добиваться театрального училища, и авантюрой же было потом, после университета, поступать в училище. А спустя годы – создавать свой театр и работать с Теодором Терзопулосом на чужом языке… И то, что я потом постоянно ездила играть для нерусскоязычных зрителей, – авантюра. Но это, правда, по необходимости. Хотя все, что необходимо и обязательно, мне претит. Становится скучно жить, возникает вечный вопрос «А заче-е-ем?», на который нет ответа.

Мне всегда нравилось азартное состояние на грани провала. Как у Вознесенского: «Провала хочу, провала…» Азарт в том, чтобы его не допустить. В желании неведомого, в стремлении куда-то прорваться и стать победителем.

Я до сих пор помню ощущение азарта, когда мы детьми, живя летом у бабушки, лазали в чужие сады, хотя был свой. Это детское ощущение, желание делать то, что не принято, у меня осталось.