Вторая смена

– Я не хочу! Я так не хочу! Ну, пожалуйста! – вздрагивает Аня. – Женька, сделай так, чтобы мама все вспомнила. – И она отлипает от Марфы.

– Господи! Девочки, с вами все в порядке? Воды? Врача?

– Погоди секунду, – отбиваюсь я от ненужной, неуместной заботы.

Клуша, ты что, не понимала, чем рискуешь, когда наше ремесло похерила? Вот этим вот. Тебе хорошо, ты уже мертвая, а мой ребенок всю жизнь мучиться будет. Все жизни!

– Женька?! Мама… Сделай… Ты же можешь?

Она никогда на меня так не смотрела. А вот другие – смотрели, да. И дети, и взрослые. В городе Смоленске, во время оккупации. В те времена, когда я в комендатуре начала работать. Ненависть, страх и жалкая надежда, что, если меня попросить, я смогу спасти. Отвести от гибели. Помочь.

– Я не могу, никак. Анечка, это навсегда уже, понимаешь. – Я еще крепче ее обхватываю. Можно подумать, это что-нибудь изменит. Снова посвист-писк, но уже не жалобный, а безнадежный. Такому птенцу не поможет ни один, даже самый свежий и сочный червяк.

– Водички возьмите? – Оказавшаяся на свободе Марфа-Маринка успела добежать до чайника. И теперь она тащит нам кружку – издали, изо всех сил вытягивая руку. Страшно ей к нам приближаться. Я ее понимаю.

– Не надо. Мы сами справимся. – Я усаживаюсь на полу поудобнее, придерживаю Аньку – за спину, кажется… Или за плечи? Неважно. Потому как она – сплошной кусок истерики. Тихой, молчаливой.

– Ну как скажете. – Марфа смотрит на Аньку уже не с испугом, а с банальным мирским любопытством. И спрашивает меня таким громким шепотом, будто Анька – это интересная, но ничего не соображающая зверушка: – А это что было? Эпилепсия?

Пожать плечами я не могу, поэтому просто кривлю губы – понимай как хочешь. Марфа-Маринка понимает. Сочувствует изо всех сил:

– Тяжело тебе с ней? Сложно, когда ребенок вот такой вот… особенный?

Более уместное слово «ненормальный» она, к счастью, успела спрятать. Правда, неглубоко. Оно в любой момент может сорваться с щедро накрашенных губ.

– Ма-ри-на! У меня… кхм… У меня – хороший ребенок. И я его очень люблю. То есть – ее, – медленно, как-то нараспев произношу я. А потом добавляю тихо и не так сухо: – Прости, пожалуйста, что мы без приглашения и что вот так. Нам неудобно, честное слово.

Марина немедленно тает от нехитрого извинения и старательно начинает меня утешать. Будь она сейчас Марфой – поджала бы губы и сухо хмыкнула.

– Ой, солнышко, ну что ты, в самом деле? Ты же не виновата, что она такая…

Видимо, у меня сейчас на редкость странное выражение лица. Потому что Мариночка в срочном порядке меняет тему:

– Ну и вообще, ничего особенного, не переживай. Знаешь, меня перед самым отъездом ограбили, я и тогда тоже не боялась.

– Да? – лениво отзываюсь я, чувствуя, как Анька дышит мне в грудь. Тычется губами в то место, где под слоем трикотажа и зыбкими кружевами бьется сердце.

– Ой, я не рассказывала? – оживляется Марина, протирая залитый вином стол. – У меня еще одна бутылка есть, там земляничное. Будешь? Или тебе нельзя?

– Нельзя, – вздыхаю я. Вот до дома доберемся, тогда налакаюсь до синих поросят. Может, Анька уснула? Она совсем затихла и сопит почти спокойно.

– Ну ладно, а я тогда глоточек… – Маринка выскакивает в коридор, обходя нас по неровной дуге. Она бы и за километр обошла – но габариты кухни не позволяют.

– Аня, – интересуюсь я, пользуясь отсутствием свидетелей. Сопение становится громким. Пробую пошевелить затекшей рукой и не могу: в меня, оказывается, вцепились.

– Странная история. Как раз перед увольнением. Я с работы прихожу пораньше, а у дверей мужик стоит. Молодой, красивый, рыжий… – весело звенит Маринка, возвращаясь в кухню: – Знаешь, я сперва решила, что это… Ну что я с ним встречалась однажды. Ну, может, по пьяни там как-то, не знаю. Чую, морда знакомая, а кто – не соображу. А он ключом в замке ковыряется, будто к себе домой пришел…

Не иначе кто-то из Конторы захаживал. Проверить, как мы территорию зачистили.

– Ну я чего-то стормозила, стою как овца и говорю ему «Здрасте». А он поворачивается, смотрит на меня – как гипнотизер! – и мне «до свидания». А потом в лифт. Я же только приехала, он как раз на этаже был.

У меня нет сил говорить. Мне даже дышать сейчас трудно. Будто это я, а не Анька, окаменела от горя.

– Ну я к двери подхожу, а она закрыта. Думаю: наверное, я грабителя спугнула. Вот видно, что в квартире рылись, понимаешь?

Пробую кивнуть. Получается плохо.

– А ничего толком не пропало. Шкатулку достали, все из нее высыпали – и серьги, и цепочки, а не взяли ничего. И в остальных местах тоже так – шкаф распахнут, ящики выдвинуты. Причем не в белье, а на кухне, где соль и сахар…

Это инструменты, искали. Остатки ингредиентов, забей-траву и ягоду веронику…

– Ты знаешь, что пропало, по итогам? В жизни не поверишь! – Марфа сидит за кухонным столиком, отпивает вино и даже закуривает – совсем успокоилась, типа. – Книжку они у меня взяли, прикинь?

– Сберегательную? – соображаю я.