Второе дыхание

Заметили там ее, возле машин, Порошину, или еще нет? Если заметили — все, хана. Тогда начинай сначала. Снова пойдут расспросы, допытывания. А у нее, у Порошиной, уже живот обозначился под гимнастеркой. При нелюбви генерала к «бабам» всего теперь можно ждать.

Но как же, как же она, Порошина, посмела нарушить приказ?! Ох и выдаст теперь ему командир! Выдаст на всю катушку. Снимет с писаря стружку. Самую крупную.

Заметили ее все-таки там или нет? Ну конечно заметили, потому-то и не спешат уезжать...

Пориков словно к земле прирос, не смея сдвинуться с места.

Но вот машины одна за другой тронулись наконец, развернулись и запылили по желтой дороге.

Ротный с незнакомым старшим лейтенантом в очках (тот один не уехал, остался на точке) скрылись в землянке. И только теперь с облегчением писарь выдохнул из себя застоявшийся воздух: ффу ты, кажется, пронесло!..

А Порошина подошла к часовому (было видно отсюда, как вздымалась и опадала ее высокая грудь), спросила о чем-то и спотыкаясь, будто слепая, пошла к землянке. Опустилась перед накрытым простыней телом, бережно приподняла ее край с лица...

Из землянки вышла толстуха Еременко, повар, с лицом, опухшим от слез. Крикнула Порикову набухшим слезами голосом:

— Товарищ сержант, вас старший лейтенант срочно кличуть!

Пориков тенью скользнул мимо склонившейся над мертвым Порошиной. В темном проходе землянки грудь с грудью столкнулся с ротным. Тот зашипел на него:

— Какого черта!.. Кто ей позволил?!

В приливе нахлынувшей вдруг решимости Пориков смело глянул в глаза своему командиру:

— Я разрешил.

Ротный опешил:

— Постой, да ты что... Закис? — Он завращал большими глазами. — Да как ты посмел? Ну смотри у меня!..

Писарь потребовался не ротному, а долговязому старшему лейтенанту в очках. (На точке откуда-то уже знали, что это новый уполномоченный Смерша, присланный в полк вместо прежнего, лейтенанта Папукина.)

Новый уполномоченный («особняк», как называли таких солдаты) попросил Порикова изобразить на бумаге то же, что и майору.

Писарь отправился выполнять.

На позицию, громыхая порожним кузовом, распространяя вокруг резкий запах метана, прикатила ротная полуторка. Из кабины по-бабьи, задом полез Дороднов, пожилой шофер из приписников. Принялся расспрашивать, где тут можно достать солому, чтобы постелить в кузове. Полуторку вызвал ротный — везти трупы в морг.

Полагая, что рисунки нужны больше так, для проформы, писарь наскоро набросал на бумаге схему позиции, положение убитых, понес все это уполномоченному и остановился в двери.

В присутствии командира роты и младшего сержанта Пигарева, что остался теперь на триста шестой за начальника, уполномоченный делал опись оставшихся после убитых вещей. На койке старшего лейтенанта Бахметьева, аккуратно заправленной, были разложены несколько пар шелкового белья, явно не армейского, два толстых отреза шерсти защитного цвета, гимнастерка и офицерские бриджи для повседневной носки. На стене, на плечиках, аккуратно повешены два офицерских кителя, один из них новый еще, ненадеванный, сшитый, как показал командир роты, специально для свадьбы. Возле койки стояла пара хромовых сапог. На дне раскрытого чемодана лежала пустая кобура, стопка писем в конвертах и треугольниками, перетянутая бечевкой, и несколько пачек денег.

Денег оказалось больше пятнадцати тысяч, когда подсчитали. Странно, откуда столько у взводного, тем более что Бахметьев на военные займы подписывался обычно на все свое офицерское жалованье, а к денежной ведомости у начфина лишь прикладывал руку. Но ротный пояснил, что деньги высылала ему мать — на свадьбу и на обзаведение после женитьбы.

Зато ничего любопытного не удалось обнаружить в вещах начальника станции. Под койкой стояли его кирзовые сапоги. В ранце кроме выходной гимнастерки и брюк лежало несколько школьных тетрадок с выписками из учебника прожекторного дела, с конспектами занятий по матчасти, копии расписания занятий, схемы старых и новых прожекторных систем, несколько уставов, наставление по стрельбе и учебник прожекторного дела.

И никаких следов переписки! Хоть бы записка какая к кому.

— А это украшение откуда? — уполномоченный кивнул на лосиные рога, висевшие над кроватью старшего лейтенанта Бахметьева.

Пориков и Пигарев молчали. Не рассказывать же особисту, что на точке, случалось, постреливали лосей! Выручил ротный.

— Да так, ерунда... — отмахнулся. — Это бывший комвзвода Смелков притащил из села, на мыло выменял у старухи, жены покойного егеря.

Но особист и эти слова занес в протокол. И вообще человеком он оказался дотошным, въедливым, как кислота. Просмотрел зарисовки Порикова и вернул их обратно, заставив писаря все переделать заново. Писарь фыркнул недовольно, но поплелся выполнять.

С час, не меньше, трудился, сделал уж все на совесть, кажись, но очкастый, посмотрев, снова заявил, что в двух местах сержант проставил не те расстояния. А когда тот заспорил было, повел его на позицию и заставил промерить шагами еще раз.