Второе рождение Жолта Керекеша

– Да, – согласилась Магда.

– Не понимаю, почему тренировочный костюм и грязные носки мальчика валяются в кресле. И почему свисает антенна приемника. Она болтается так по меньшей мере недели две. Жолт обещал ее сделать. Обещания Жолта… У меня, очевидно, бред.

Неожиданно из холла ворвался Тибор:

– Я запретил ему трогать приемник! Правда, милая, мы ему запретили?

– Правда, – сказала Магда, переворачивая страницу.

– Ты сегодня, надеюсь, гулял? – обратился Керекеш к брату.

– Разумеется, – сказал Тибор.

– Сколько? – с пристрастием допрашивал Керекеш.

– До церкви на площади Пашарет, потом дальше, до самого ада. Тебе не попадалась сегодняшняя газета?

– Ты гулял недостаточно. Очень мало. Если ты будешь торчать в квартире и к тому же лежать, тебе снова не миновать пневмонии.

– Я сгребал в саду опавшие листья. А завтра пойду на могилу к Тэрике. Ее надо расчистить. Доброй вам ночи, милые, – пролепетал Тибор смущенно, так как вспомнил, что листья сгребать он так и не кончил.

– Вот газета. Спокойной ночи!

Керекеш продолжал прокладывать дорогу от двери к столу и обратно.

– Сейчас, – сказала Магда. – Еще полстраницы.

– Читай, не спеши.

Магда снова коротко засмеялась и захлопнула книгу.

– Мы забыли про щенка, – сказал Керекеш.

– Его перед сном выводила Беата.

– Конечно, Беата.

Глаза Керекеша на мгновение блеснули.

– Я тебя слушаю, – садясь и закуривая, сказала Магда.

Керекеш слабо улыбнулся и присел на тахту.

– Что-то во мне подошло к концу.

– Твое терпение?

– Нет. Раздумья.

– Но раздумьям никогда не бывает конца.

– Я имею в виду Жолта.

– Разумеется. Ты думал достаточно громко, из детской было отчетливо слышно. Это был монолог. Мальчик и не пытался бить по мячу.

– Нет, конечно. Но сейчас и это мне уже безразлично. Тысячу раз я старался вызвать Жолта на откровенность… Минутку, позволь мне закончить. Ты утверждаешь, что Жолт всего лишь отбивает мне мяч. В действительности же он от мяча уходит и заставляет меня играть в одиночку. Но почему? Можешь ты мне сказать?

– Из-за его положения…

– Понятно. Я согласен, что мы сталкиваемся с ним в положениях противоборствующих. После побега, после драки мы обсуждаем его непонятную жестокость, его грубость, жалобы учителей на неуспеваемость, на угрозу провала, на проказы et cetera[6] . Положения эти создал не я. Ты собираешься возразить?

– Собираюсь. Но то, что я хочу сказать, сформулировать трудно. Послушай. Ты ему заявляешь, что он ошибается, причисляя себя к категории ухарей. Ты ему заявляешь, что он вовсе не ухарь. Что же он отвечает? «Нет, конечно, и быть им не желаю». Будь скромен, мой мальчик, – это ты ему говоришь, – читай Йокаи, и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. На это он отвечает: согласен, но Йокаи мне не интересен. Тебе не кажется это странным?

– Что ты усмотрела здесь странного?

– Его искренность. Разве ты ее не заметил?

– Так ты полагаешь, что он искренен? Что он действительно не хочет казаться кем-то?

– В разговоре с тобой – нет. В разговоре с тобой больше всего ему хочется превратиться в ничто. В известном смысле это и происходит.

– Это ты говоришь серьезно?

– Совершенно серьезно. Сегодня утром он спрашивал Тибора, какова его, Жолта, стоимость. Стоит ли он столько, сколько, к примеру, лошадь.

– Лошадь? Почему именно лошадь?

– Не знаю. И это ли важно?

– Итак, он спрашивает у Тибора, какова его стоимость,

– Да. Спрашивать об этом тебя по меньшей мере бессмысленно: ты и без всяких его вопросов прямо врубаешь ему в сознание, что он гаденький хулиган.

– Ты считаешь, что я неправ, Магда?

Магда долго и молча гасила сигарету.

– У мальчика появилась странная привычка. Этот его тоненький свист. Ты заметил?

– Еще бы! Свист означает, что он сыт наставлениями по горло или чтоб я убирался восвояси. В общем, нечто подобное.

– Уверен ли ты, что свист означает именно это?

– Да, уверен. У него уже вошло в привычку выказывать мне таким образом свое уважение. А между тем его ответы и аргументы такого сорта, словно он дебил.

– Какие же аргументы?

– Никаких. «Кто такой Хенрик?» – «Альбинос». – «Почему ты уселся?» – «Потому что был стул». Вот его аргументы. Какие тут аргументы? Скажи!

– Дурацкие, если это тебе желательно слышать.

– Вот видишь! Только этим и можно его оправдать. И вот почему моим раздумьям настал конец… Доказать, что он не мой генотип, – детская забава, и только.

– А чей? Его матери?

– В чем дело? Прежде и ты не подвергала сомнениям…

– Потому что видела, что ты вбил себе это в голову.

– Разве это не правда?

– Возможно, и правда. Но Жолт тебе говорит невероятные глупости вовсе не оттого, что похож на мать.

– Стало быть, нет, – с холодком сказал Керекеш. – Я всегда готов признать свои заблуждения.

– Не сердись, Тамаш, – в нерешительности сказала Магда.

Керекеш весь как-то сжался.

– Господи, – сказал он, – оказывается, ты знаешь тайну! Так открой эту тайну мне. Скажи, почему мальчик корчит из себя невесть кого?

– Потому что боится. Тебя.