Второе рождение Жолта Керекеша

Амбруш объяснил, что игры дают возможность определить и выразить числовой формулой интеллектуальный уровень Жолта. Итог исследований уже подведен, и математическое частное выведено. Формула его такова: КИ 109. Это значит, что сообразительность Жолта значительно выше средней. Они еще не раз займутся такими вещами, которые называются тестами. Он, Амбруш, считает тесты своеобразным контролем. Но для него важно лишь то, что рассказывает сам Жолт. Что бы ни говорили отец и обе Магды, что бы ни показывали тесты, ничему окончательно он не верит. Для него существует лишь один правдивый источник – то, что говорит о себе сам Жолт. Если же он и Жолт в чем-то во мнениях разойдутся, то потом они вместе всё подробно обсудят.

Жолт почувствовал облегчение. Впервые в жизни ему отдали предпочтение перед отцом. И лишь его слово Амбруш считает единственно верным. Потом они вместе всё, возможно, обсудят. Вот это уже отношение честное, так и полагается поступать.

И Жолт без всякого принуждения, добровольно рассказал Амбрушу, почему вопрос клоп – гвоздика привел его в такое смятение. Он сразу подумал: у него не все дома. Недаром же тому пьянице в вытрезвителе задали этот вопрос. Но выясняли, наверно, не степень его интеллекта, а степень дурости. Ну конечно, они хотели выразить формулой именно это.

Жолт и Амбруш непринужденно, весело засмеялись. Жолту все чаще казалось, что Амбруша он уже где-то видел – и, может быть, даже во сне. Во всяком случае, Амбруш чужим ему не был.

Надо отметить, что у самого Жолта на этот счет к тому времени появились лишь смутные предположения, зато все домашние могли засвидетельствовать, положа руку на сердце, что мальчик питает к Амбрушу необычайное, почти безграничное доверие и авторитет его для Жолта непререкаем. Однажды Керекеш, уязвленно посмеиваясь, высказался в том смысле, что Амбруш приобрел над Жолтом совершенно необъяснимую власть.

Время шло, и Жолт как-то, набравшись мужества, стал расспрашивать Амбруша о его больных. Он уже знал по опыту, что Амбруш скажет ему чистую правду.

– Почему та женщина не открывает глаза? – спросил Жолт.

– У нее парализован нерв. Ей предстоит операция.

– Но она ведь не хочет их открывать.

– Она утверждает, что родственники ее обобрали, лишив доли наследства, и она не открывает глаза потому, что не желает их видеть.

– Это понятно, – сказал Жолт. – Ее родственники, наверное, гнусные скряги.

– Возможно. Но глаза у нее закрыты не по этой причине.

– А как это стало известно?

– Ее наблюдали во время сна. Она и во сне их не открывает.

– Но все люди ведь спят с закрытыми глазами, – возразил Жолт.

Ему было как-то очень понятно, что женщина не желает видеть отвратительных родственников, хитростью лишивших ее доли наследства.

– Бывает, что человек вовсе не лжет, рассказывая о том, что он якобы видел и слышал, хотя в действительности этого не было. И это тоже болезнь. Галлюцинации, – тихо добавил Амбруш.

Жолт понял и помрачнел.

– Мне тоже предстоит операция? – спросил он.

– Нет, Жолт. Что за фантазии!

– Тогда как же… как меня вылечат?

– Беседами.

Жолт на минуту углубился в себя. Громадный лоб Амбруша излучал спокойную убежденность; так бывает, когда человек говорит о чем-то совершенно естественном, что должно произойти само собой. Можно ли этому верить? Прежде над таким заявлением он и Дани просто бы посмеялись. Жолту не нравилось, что его считают больным. Было бы куда лучше, если б его несчастье называлось попроще. Например, так: иногда ему просто не хочется говорить, иногда у него в горле появляется ком, но это пройдет, как проходит лето или зима…

Несколько месяцев Жолт по совету Амбруша своих приятелей избегал. В семье с ним были все ласково-внимательны, необыкновенно тактичны. Тибор лишь изредка застенчиво просил его сделать массаж, Магда контрабандой подсовывала ему романы Агаты Кристи, а Керекеш обходил его стороной, хотя при этом сконфуженно и ободряюще улыбался.

Вначале все было до чрезвычайности странно, но Жолт к этим переменам вскоре привык, к тому же он получил почти неограниченную свободу. Ведя Зебулона на поводке, он целыми днями бродил в будайских горах. Захочется ему вдруг отправиться в Хорань, и он отправлялся, предупредив об этом только Беату. Он ездил по пригородным железным дорогам, на паромах, в автобусах, ходил пешком, продирался сквозь чащу леса, переваливал через горы, а когда вечером, к девяти, возвращался домой, не слышал ни единого слова упрека. Больше того, на всех лицах при его появлении изображалась величайшая радость, и все высказывали надежду, что он и Зебулон чувствуют себя отлично.

Лишь дважды за лето Жолт сделал попытку вырваться из вынужденного, предписанного ему одиночества и дважды потерпел неудачу; тогда, скрипя зубами, он снова уединялся и, нагнувшись к Зебулону, шептал ему в смущении на ухо, что и на сотню людей он не променяет свою собаку.