Второе сентября Всеволода Цаплина

Лениво убирая мусор, по улице брела команда худощавых таджиков. Один веником сметал окурки в совок, привязанный к длинной палке, другой накалывал на металлический прут бумажки и пакеты. Третий тащился за ними с мусорным мешком и подбирал бутылки. Скорбная процессия медленно тянулась вдоль тротуара, разбавляя апельсиновыми пятнами безрукавок серый поток прохожих. На апельсиновых спинах блестели на солнце выразительные эмблемы в виде скрещенных лопат и метел. Под эмблемами фосфоресцирующей краской били в глаза жирные буквы руководящего призыва, выдвинутого на последнем съезде партии: «Трудом возродим Отечество».

Обогнав таджиков, Сева вышел на площадку перед универмагом. Над входом в универмаг на пластмассовой растяжке плавилась золотом реклама: «Новогодняя распродажа! Елочные игрушки по сниженным ценам!» На площадке наряжали елку. Вокруг собрались зеваки. Стоя на платформе стрелы крана, рабочий устанавливал на макушку ели красную ракету. Администраторша из района кричала ему снизу: «Все равно неровно, твою мать! Слышь? К себе, говорю, возьми! Что ты там вошкаешься!» – «Да не вошкаюсь я. Тут у елки кончик кривой», – огрызался рабочий сверху. «У тебя у самого кончик кривой, твою мать!» – ругалась начальница. Зеваки подсмеивались. «Вроде трезвый, а уже десять минут не может насадить эту херню на конец, – материлась администраторша, обращаясь к праздной публике. – Что за мужик, господи прости, никакой бабе не пожелаешь».

Сева решил купить на работу яблок и свернул к скверу, превращенному в стихийный рынок. Торговцы, обложенные ящиками, в беспорядке толклись вокруг вытоптанной клумбы с остатками оранжевых бархатцев. Места около клумбы хватило не всем, некоторые ютились вдоль ряда щитов с наглядной агитацией. Сева направился к усатому узбеку в тюбетейке.

Слева от узбека, на рекламном щите фабрики женского белья румяная баба в цветастом сарафане и кокошнике крепкими руками держала перед собой раскрытые ножницы. С нижнего лезвия, как веревки, свисали разноцветные стринги. Изо рта бабы выплывало облако со стихами:

Эти удавки не вздумай носить,

иначе ребенка не сможешь родить.

А наше белье не испортит красы –

носи на здоровье простые трусы!

С другой стороны от узбека устремлялись ввысь разноцветные кривые выплавки металлов, добычи полезных ископаемых, сбора зерна и увеличения площади пахотных земель. За спиной узбека могучий плакатный парень в косоворотке и буденовке со звездой гневно орал в рупор, грозя кому-то кулаком, – за узбеком не было видно, кому. Строчка, вылетающая из рупора, начиналась со слов «Дадим отпор…» Кусок плаката с продолжением строки был оторван, и на его месте нацарапано: «ЗАПОРУ!»

Узбек был занят: энергично жестикулируя, он общался с пожилым китайцем, копающимся в коробке с помидорами.

– Я русским языком говорю – грунтовые!

Китаец щурил от солнца глаза, которых и так не было видно.

– Правда? Помидоры грунтовой? – спокойно, без эмоций сомневался он, беря в руки очередной помидор и нюхая его.

– Ай! Не «грунтовой», а «грунтов

ые!»

Сева ждал. Узбек махнул рукой, давая понять, что не хочет больше тратить на китайца время. Повернулся к Всеволоду:

– Что вам?

– Пару яблок, средних, больших не надо.

– Один минут, уважаемый.

Он порылся в мешке, достал яблоки и показал Севе. Сева одобрил выбор. Взвешивая яблоки, узбек не удержался и, глядя вслед отошедшему китайцу, поделился наболевшим:

– Брат! Русский язык учить надо, так? Да?.. Узкоглазые. Понаехали. Хабаровский край выпросили – не хватает, да? Не знают, чего больше уже хотят, уважаемый.

Сева расплатился за яблоки и заспешил в подземный переход. Расположившиеся вдоль стены попрошайки были хорошо ему знакомы. Некто, как всегда, сидел на ящике, демонстрируя склоненную бритую голову с огромной розовой шишкой посередине; старик с клокастой бородой, получив подаяние, выбрасывал вперед руку с крестом-подсвечником, чем пугал благодетелей; рядом со стариком рябой мужик с гармошкой и серьезным лицом без остановки наяривал революционные песни. Сева иногда бросал мелочь в его футляр, поощряя единственного в переходе, кто добывал свой кусок хлеба невесть каким, но все же трудом.

В метро Сева углубился в чтение книги. Родители оставили ему хорошую библиотеку, но лишь спустя годы он смог оценить их мудрость.

Это случилось лет двадцать назад. Для гарантированного достижения высокой духовности народа по призыву партии в стране была развернута кампания по обмену книг иностранных авторов на отечественную литературу. Наиболее активных меняльщиков поощряли серьезными льготами самого разного свойства. Как потом рассказывали Севе родители, они с трудом удержались от соблазна такие льготы получить, хотя передовиками в этом деле могли стать легко, иностранных книг у них было действительно много.

«…Такова стала жизнь после дождя. Людская безучастность спорила с жаждой забвения, которое мало-помалу безжалостно расправилось с воспоминаниями и отшибло память у людей…»

Сева оторвался от книги и задумался. Украдкой оглядел пассажиров.