Второго Рима день последний

– Братство Вольного Духа,– продолжал я. – Они признают лишь четыре Евангелия. Отвергают крест. Всё их личное имущество принадлежит общине. Они есть и среди бедных и среди богатых, в любом обществе и сословии. Они узнают друг-друга по тайным знакам. Они есть во всех странах. У них разные имена. Есть они и среди дервишей. Я обязан им жизнью. Многие из них присоединились к Орлеанской деве и вместе с ней участвовали в столетней войне. Но когда мне исполнилось двадцать пять, я ушёл от них, потому что их ненависть и фанатизм ужасны. С тех пор я исходил много дорог.

– И, в конце концов, они привели тебя к твоей жене,– сказала она язвительно. – Это ты уже говорил. Расскажи о своей женитьбе, о том, как ты нашёл своё счастье. Наверно, тебе было ещё лучше, чем в бассейне с нагой женщиной? Рассказывай, не стесняйся.

И я вспомнил жару во Флоренции, жёлтые воды реки и холмы, опалённые солнцем. Моя радость угасла.

– Разве я не рассказывал тебе о Флоренции и Феррари? О том, как виднейшие учёные нашего времени ссорились из-за двух букв целых два года?

– Почему ты выворачиваешься, Иоханес Анхелос?– прервала она меня. – Неужели, всё ещё настолько болезненна для тебя память о твоей женитьбе? О, какое это наслаждение – причинять тебе боль, как ты причиняешь боль мне!

– Почему мы никогда не говорим о тебе, а всегда лишь обо мне?– спросил я с неохотой.

– Я Анна Нотарас. Этого достаточно. Ничего больше обо мне сказать нельзя.

Она была права. Её жизнь протекала под защитой стен дворца над Босфором Её носили на носилках, чтобы грязь улицы не оставила пятна на её башмаках. Её обучали лучшие философы. С волнением она перелистывала страницы старинных фолиантов, любуясь их иллюстрациями, выполненными золотом, лазурью и киноварью. Она Анна Нотарас. Воспитывалась в жёны кесарю. Ничего больше о ней сказать нельзя.