Второго Рима день последний

– В таком случае,– сказал я, – на кой чёрт нам мораль и добропорядочность? Ведь мы взрослые люди. Скоро турки станут у ворот города. Загрохочут пушки. Придёт страх и смерть. И перед лицом смерти не будет иметь никакого значения, состоим мы в формальном браке или нет.

– Спасибо, любимый мой, спасибо,– ответила она с притворной радостью. – Если для тебя всё это не имеет значения, то я, как женщина, конечно, выбираю супружество.

Я хотел схватить её, но она рванулась в сторону, увлекая меня за собой в траву. В её глазах была весёлая насмешка. Она громко смеялась, сопротивляясь мне изо всех сил. А когда я прижал её к земле, она упёрлась руками мне в грудь, напрягла тело и прошептала, закрыв глаза:

– Нет, Иоханес Анхелос, ни за что! Силой ты не возьмёшь меня никогда. Лишь после того, как избавишься от своей латинской ереси, и нас благословит греческий священник.

Наша борьба была волнующей, восхитительной. Но вдруг она замерла, побледнела, открыла глаза и стала смотреть на меня расширенными чёрными зрачками. Потом впилась зубами в мою руку и укусила изо всей силы, словно пыталась вырвать кусок мяса. Я вскрикнул от боли и отпустил её.

– Получил? – пробормотала она. – Теперь веришь? Или ещё хочешь помучить меня?

Анна села, поправила волосы и сидела тихо, прижимая к щекам ладони.

– Неужели, это я?– пробормотала она, наконец, глядя перед собой. – Неужели, я и есть Анна Нотарас? И это я барахтаюсь в траве под латинянином как девка из таверны? Никогда, никогда бы не подумала, что способна на такое.

Она тряхнула головой. Вдруг резко ударила меня по лицу и быстро вскочила. Мне стало ясно: я виноват.

– Никогда, никогда больше не хочу тебя видеть,– процедила она сквозь сжатые зубы. – Я ненавижу твои глаза, твои губы, твои руки! Но больше всего я ненавижу твою совесть. И то чистое пламя. Как ты смеешь плести такую чушь?

Я поправил на себе одежду и молчал.

– Ты права, Анна,– сказал я, наконец. – Так дальше продолжаться не может.

Кажется, я говорил, что мы больше не ссоримся.

31 марта 1453.

Последний день месяца. Скоро всё начнётся.

Кесарь торопится. Сегодня моряки выкопали последний участок рва и заполнили его водой. Может быть, непрочное строение из брёвен и камней выдержит какое-то время.

Работая, моряки часто поглядывают в сторону холмов. Уже не слышно флейт и барабанов. Не видно флагов. Кесарь в серебряном шлеме и панцире в окружении охраны въехал на один из ближайших холмов. Но турок не было видно. Войско у них большое и передвигается медленно.

Сегодня венециане со своим советом двенадцати во главе вошли в императорский дворец. Кесарь доверил им оборону четырёх ворот Блахерн и передал ключи от них. Сам он отвечает за ворота святого Романа. Но реально и их и долину реки Лыкос до самых ворот Харисиоса защищает Джустиниани. С сегодняшнего дня введена полная боевая готовность. Многократно увеличены посты. Но большая часть гарнизона ещё продолжает жить в своих домах.

После нашей последней размолвки Анна не выходила из монастыря три дня. Я не знаю, кого из нас двоих она хотела наказать таким образом. На третий день пришла Хариклея со своей деревянной тарелкой, уселась по-свойски за кухонный стол и стала жаловаться на капризность юных дам. Мануэль принёс ей еду из таверны напротив, и после непродолжительных церемоний она съела её с аппетитом. Как мы поняли из её слов, ей кажется, что, обедая у нас без Анны, она злоупотребляет нашим гостеприимством. Поэтому я сам налил ей вино, желая показать, как мы рады лично ей. Она противилась с выражением испуга на лице, но, наконец, осенила себя крестным знамением и выпила три больших кубка.

– Сестра Анна молится, чтобы бог указал ей правильный путь,– сообщила она. – Сестра Анна боится соблазна в твоём доме.

– Тот, кто боится соблазна, ему уже поддался,– ответил я. – Очень досадно мне это слышать, сестра Хариклея. Передай её привет и скажи, что я никоим образом не собираюсь никого вводить в искушение или совращать. Скажи ей, что если дело во мне, то пусть держится подальше от моего дома.

– Да что там,– фыркнула сестра Хариклея. Мои слова ей явно не понравились. – Это всё капризы. Какая женщина знает, чего она хочет? Удел женщины – испытывать многочисленные соблазны на этом свете. И лучше всего, встречать их мужественно, с высоко поднятой головой, а не трусливо прятаться.

Хариклея говорила, что когда она была ребёнком, отец рассказывал ей греческие мифы и легенды, которые хорошо знал. У неё развилось живое воображение, и я получаю истинное удовольствие, наблюдая за рождением и развитием легенды обо мне и Анне. В глубине души она врождённая сводница, как, впрочем, и все женщины. Но без дурных намерений.

Не знаю, что она сказала Анне, но на следующий день они пришли вдвоём. Войдя в мою комнату, Анна сбросила с себя рясу и гордо вскинула голову. Она снова была одета как благородная дама из высшего общества. Её губы и щёки были накрашены, брови и ресницы подведены голубым. На лице – холодная отстранённость. Обращалась она ко мне как к чужому.