Второй день на царствии

В правом кармане нащупал универсальный складной нож — всегдашний атрибут разведчика в тылу врага и опытного туриста. Там тебе и лезвие, и штопор, и шило с двоезубой вилкой, и открывашка для пробок, и консервный нож. Лезвие-то, пожалуй, так себе — курам на смех, всего в ладонь длины. От перочинного ножа его отличали только более качественная сталь, да лезвие ножа, выглядевшее хоть и маловатым, но все же не таким смешным. Зато в левом кармане оказалась банка сгущенного молока, неизвестно, как и по каким причинам, попавшая в карман пальто, не иначе как по промыслу Божьему. Это было если и не спасение, то уж во всяком случае — неплохой шанс на него. Стараясь не делать резких движений, он одной рукой вытащил банку с бело-голубой этикеткой, а другой — универсальный нож. Все также — не спеша вскрыл жестянку, под которой оказалась густая желтоватая и чрезвычайно ароматная масса. Голодный, а от того и еще более чуткий нос медведицы сразу учуял этот новый манящий запах. Она с шумом втянула воздух трепещущими ноздрями. Глухо заворчав и пригнув голову, неуверенно заковыляла, слегка подволакивая левую заднюю ногу, навстречу дурманящему запаху. Она, может быть, и не решилась подойти к нему, но от этого долговязого двуногого исходил уже знакомый ей не первый год запах, да и голод, буквально выворачивал ее желудок наизнанку. Несостоявшийся баварский король сделал неуклюжую попытку присесть на корточки, чтобы зверю было удобнее ловить запах, не поднимая высоко голову. Подойдя почти вплотную к Митричу, она оглянулась, ища глазами замешкавшегося где-то отпрыска. Найдя того, резво перебирающего лапами, слегка рыкнула предостерегающе, чтобы близко не подходил, потому что, как ей рассказывала в свое время мать, а со временем и она сама узнала, что нет на свете существа коварнее, чем это двуногое от которого всегда пахло железом и костром. Однако, сама она уже была не в силах справиться с соблазном, доносившемся из верхних лап двуногого. Последний раз с шумом втянув в себя воздух, она осторожно, то и дело косясь на Его Величество, опустила морду к самому краю банки и высунув фиолетовый язык, погрузило его в желтоватую массу. Уже через несколько секунд, она урчанием, как собака лакала сгущенку быстрыми и резкими движениями языка. Человек, сверху, что-то там приговаривал, явно ободряющее, но она не обращала на его слова никакого внимания. Медвежонок, тоже учуявший сладкий аромат, пытался вклиниться и даже встать на задние лапы, но мамаша довольно бесцеремонно отпихнула свое чадо, игнорируя его обиженные взвизги. Что одна маленькая баночка сгущенки для отощавшей от голода медведицы? Да нет ничего. Даже на один зуб, и то маловато будет. Внимательно разглядывая зверя, в те немногие секунды, что тот досуха облизывал изнутри банку, он понял, почему медведица выглядела аномально истощенной. Нынешняя зима, не в пример предыдущим пришла гораздо раньше, чем ожидалось по прогнозам, поэтому медведице пришлось залечь в берлогу, не успев нагулять, как следует жировых отложений. И весна «подгадила» — пришла раньше, чем обычно. Любимое лакомство белых медведей — моржи, загодя почуяв скорый приход весеннего тепла, тоже постарались пораньше вывести свое потомство, поэтому обычно флегматичные они, к пробуждению медведицы сделались агрессивными в защите своего молодняка от ослабевшей от голода хищницы. Полутораметровые клыки матерых самцов яростно высекающих искры от их ударов о прибрежную гальку, недвусмысленно давали понять о безнадежности безнаказанного нападения на свой молодняк и кормящих самок. К тому же медведица опасалась и встречи со своими сородичами, которые, как и она кружили вокруг лежбищ моржей в надежде поживиться каким-нибудь молодым растяпой, еще не отрастившим клыков достаточного размера. А встреча с голодным и злым медведем, который и в прежние-то времена частенько занимался поеданием молодняка собственного вида, не сулила ослабевшей мамаше ничего хорошего. Митрич понял, что, в принципе, медведица обречена. Ей грозило либо пасть жертвой крупного самца, не исключено, что даже собственного мужа, либо просто умереть от голодной смерти. Несмотря на всю свою кажущуюся воинственность и тридцать поколений королевских предков, Митрич обладал сентиментальностью русского «деда Мазая». Глядя в отчаянные и безнадежные глаза медведицы, ему почему-то показалось, что она — это и есть Россия. Вернее ее живое олицетворение — голодное и изможденное, оболганное купленными политологами, затравленное экспериментами над собой, уже никому и ничему не верящее, а потому обозленное на себя и на весь белый свет. А еще ему почуялось каким-то шестым чувством, что спаси он сейчас эту бедолагу с ребенком, то и Россия каким-то неведомым чудом тоже спасется, а значит теперь все дело в нем самом. И это ему, и только ему — Его Величеству, королю семи европейских королевств, а заодно уж и Царю природы нужно было принимать какое-то решение. Причем, нетривиальное.