Второй сборник Центрифуги

Пред духовидцами-ль нам лицемерить? Нет, ни за что не оскорбим мы их недозволенным к ним приближением. Ни даже с точностью до одной стомиллионной, с точностью, позволительною любому из нас, в стомиллионном нашем отечестве.

Не тень застенчивости, бес точности внушил нам это признание.

Года следовали, коснея в своей череде, как бы по привычке. Не по рассеянности ли? Кто знал их в лицо, да и они, различали ли они чьи либо лица?

И вот на исходе одного из них, 1914-го по счету, вы смельчаки, вы одни и никто другой, разбудили их криком неслыханным. В огне и дыме явился он вам, и вам одним лишь, демон времени. Вы и только вы обратите его в новую неволю. Мы же не притронемся ко времени, как и не трогали мы его никогда. Но между нами и вами, солдаты абсолютной истории – миллионы поклонников обоюдных приближений. Они заселят отвоеванную вами новую эру, но, семейные и холостые, влюбляющиеся и разводящиеся, – со всей таинственностью эгоизма и во всем великолепии жизни пожелают они совершить этот новый переезд.

И скажите же теперь: как обойтись без одиноких упаковщиков, без укладчиков со своеобразным душевным складом, все помыслы которых были постоянно направлены на то, единственно, как должна сложиться жизнь, чтобы перенесло ее сердце лирика, это вместилище переносного смысла, со знаком черного бокала, и с надписью: «Осторожно. Верх».

Борис Пастернак

Слова у Якова Беме

«Имя Якова Беме не должно бы звучать ново для русского читателя. В нашей истории была… эпоха, ознаменованная просветительною деятельностью Новикова и двух поколений его сподвижников. Сочинения Беме были одним из главнейших источников, откуда тогдашние масонские круги черпали знание и вдохновение не только для пиэтистических созерцаний, но и для практической жизненной работы», говорит переводчик в предисловии к «Утренней Заре»[1]. Но теперь нам удастся видеть сочинения Беме лишь у антиквариев, благочестивые их переводчики скрываются обыкновенно под инициалами, звездочками. Однажды нам пришлось слышать, что один такой перевод был озаглавлен: «Творения во святых отца нашего Иакова Бемова»; насколько это достоверно, нам неизвестно, но даже и легенда такая не могла возникнуть, не имей Беме сильной связи с Россией. Но эта связь – есть контакт с высшими образованными классами; с низшим же, черноземным элементом Беме связан и по сию пору, может быть, еще органичнее и неразрывнее. Русские наши «хлысты» (от «хилиасты») из среды которых выделялись впоследствии «скопцы»[2], явились у чениками Кульмана и Нордемана, последователей Якова Беме. Стоит заметить, что Кульман, проповедывавший в Голландии, Германии, Англии и Турции, успеха нигде не имел, а только в России его мученическая кончина (он был сожжен в Москве, в 1689 году, после страшных пыток) привлекла к нему мистически настроенные умы.

Поэтому чрезвычайно интересен первоисточник двух громадных движений. С другой стороны это необыкновенное произведение замечательно непосредственно. Мы должны быть весьма благодарны к-ву «Мусагет» за издание этой книги в прекрасном переводе и столь же приятном внешнем виде[3]

.

Нам уже приходилось говорить[4] о сочинениях мистических, рассматривая их с точки зрения техники их стиля, их риторического построения. Нам пришлось сказать однажды[5], что «символика – есть некий modus scribendi, во многом стоящий в совершенной зависимости от вечных законов лирики». Приходилось нам также говорить и об роли отдельных слов для художника. Теперь мы, оставив в стороне мистическое содержание книги (ибо не обладаем для оценки его достаточно конденсованными чувствованиями) попробуем здесь указать на некоторые чрезвычайно любопытные особенности языка Беме.