Второй шанс

— Вот ты где, — почтительно произнес странный жеребец. Это был синий единорог, носивший пенсне. Его роскошная грива была серебристо-белого цвета, а на крупе виднелась метка в виде модели атома, рисунки которых я видела в учебниках.

— Прошло три дня.

Голденблад повернулся и покрасневшими глазами глянул на него через плечо.

— Разве мне запрещено скорбеть о потере собственной дочери, Троттенхеймер? — прошипел он.

— Это при условии, если ты признаешь, что она у тебя была, — ответил синий жеребец. — Фор Лиф способна сложить два и два. Не волнуйся, огласки это не получит. МинМира делает все возможное, чтобы защитить Флаттершай. Она хочет встретиться с тобой за ужином. Возражения не принимаются. — Он смотрел, как Голденблад снова прижался головой к кроватке. — Временами я думаю, что ты хочешь покончить с жизнью, взваливая на себя столько тайн. В том не было твоей вины.

Он снова выдал ужасный сдавленный звук. Сперва я подумала, что это от слез, но он запрокинул голову, и я увидела его жуткую ухмылку. По его щекам бежали слезы, пока он хохотал. Глаза Троттенхеймера округлились от шока, а покрытый шрамами жеребец прохрипел:

— В том-то и дело. Это все моя вина…

— Что?

— Во время нашей с Флаттершай близости, — произнес он, сев и уставившись на пустую кроватку. — В порыве страсти… я… выкрикнул имя другой кобылки.

Синий единорог в отвращении скривил губы и нахмурился, затем разочаровано вздохнул.

— Голденблад, ну в конце-то концов?

— Да знаю я. Знаю! — запальчиво прошипел он. — Я до мельчайших подробностей проанализировал эту глупость! Не знаю почему так получилось. Но я сделал это, и… выяснилось, что момент оказался катастрофически неподходящим. Она до ужаса чувствительная… У неё уже были проблемы… стресс… постоянное давление со стороны… она попросту не вынесла всего этого. Она бросила меня… затем шестью часами позже у меня раздается звонок… — Он рассмеялся, но смех быстро превратился в хриплые всхлипывания. — Министерская Кобыла Флаттершай доставлена в Медицинский Центр Флаттершай с подозрением на выкидыш… — Он зарылся лицом в простыни кроватки. — Я не просто потерял возлюбленную, Троттенхеймер. Я убил собственную дочь одним лишь именем!

После мучительно долгой минут Троттенхеймер, наконец, подошел к Голденбладу и неловко похлопал его по плечу.