– Мне кажется, господа, что сие известие ничего хорошего нам не сулит, – прокомментировал такое поведение радиста Свиньин.
– Да, вы правы, Владимир Александрович, – ответил я, прочитав телеграмму, – это очень тревожное известие. Это радиоперехват переговоров между линкорами и эсминцами. Если судить по примерным координатам пеленгов, что удалось вычислить службе Ренгартена, то где-то позади нас, примерно в семидесяти милях идут линкоры противника. Сколько их точно, нам сообщить не могут, не знают, но не менее двух – это точно. Сигнал на «Макарова»: увеличить ход, насколько это возможно. Передать на все корабли, чтобы вели наблюдение за морем, возможна ночная атака эсминцев. Радио не пользоваться даже в самых крайних случаях. Передать сообщение капитану второго ранга Беренсу: «Отстать от отряда на двадцать миль и вести наблюдение за противником. Если он появится на горизонте в течение ближайших трех часов, то можно воспользоваться радио и предупредить нас о составе отряда кораблей противника, преследующего нас. В последующим – догонять нас или самостоятельно идти в любой наш порт».
Вот мы и удирали от невидимого противника, который шел за нами где-то там, в ночи. Что за корабли и сколько их, мы пока не знали. Вся надежда на Беренса, удастся ему обнаружить противника или нет, но и самому остаться как можно дольше необнаруженным. Или противник прекратит преследование, сославшись на ночь или то, что мы далеко от него оторвались. Эх, если бы не «Адмирал Макаров», нас было бы не догнать, как некстати он получил снаряд в носовую оконечность, хотя сейчас Плен пытается поддерживать ход в шестнадцать узлов, но этого маловато.
– Николай Николаевич, сколько осталось до Гангута?
– По моим расчетам, более ста двадцати миль.
– Но мы не знаем, насколько оторвались от противника, – сказал озабоченно Пилкин.
– Давай будем считать по самому максимуму – это будет семьдесят миль. И если мы, вернее «Макаров», сможем поддерживать этот ход в шестнадцать узлов, то немцы не успеют нас перехватить, – стал я производить расчеты. – Если только нас не преследуют линейные крейсера.
– Это у нас первый вариант и самый благоприятный для нас. А по второму варианту что у нас?
– По второму варианту, Владимир Константинович, получается так, – если немцы где-то в сорока милях позади, то они нас нагонят у входа в Финский залив. Я прав, Николай Николаевич? – задал я вопрос флагманскому штурману.
– Это будет зависеть от многих «если».
– Все верно. В последующем все будет зависеть от многих слагаемых.
Радиограмма от Беренса пришла через два часа, он не стал ждать противника на месте, а пошел навстречу ему. Теперь мы знали, кто нас преследовал. Менее чем в шестидесяти милях позади нас шли двумя группами немецкие корабли – два линейных корабля типа «Нассау», три трехтрубных крейсера, из них два турбинных, и не менее десятка эсминцев, из них четверо нефтяных. В первой группе, оторвавшись от линкоров миль на десять, шли два крейсера и четверка эсминцев – это были самые новые и скоростные корабли.
– И что они увязались за нами и никак не отцепятся? Неужели мы так сильно их обидели потоплением трех развалюх, что даже в ночь за нами бросились в погоню? – возмущался наш штурман. – Или разозлились на обстрел портовых сооружений Мемеля? Сам же город мы не обстреливали. Ну, напугали их обывателя, может, одним или парочкой не туда залетевших снарядов, но на то и война.
– Разозлились за все сразу, и за потопление, и за обстрел, и за то, что опять получили оплеуху, – высказался я, прочитав послание от Беренса. – Еще они знают о поврежденном крейсере, что он не может идти полным ходом, потому-то и бросились в погоню.
– Теперь у них вся надежда на то, что из-за поврежденного крейсера мы будем медленно идти и они успеют нас перехватить до входа в Финский залив, – проговорил наш штурман. – Но они не знают, как он сильно поврежден и какую скорость может поддерживать.
– И даже не боятся, что мы устроим на их пути засаду? У нас все же есть четыре эсминца, они в темноте могут их атаковать торпедами, – предложил Свиньин.