Второй вариант

— А ведь носил же кто-то, язви их в бочку! — И непонятно было, кому Сверяба адресует свое «язви»: тому ли, кто носил, или тому, кто заставлял носить.

Давлетов и читал, и знал про то далекое время. Но держался своего мнения, которое никому не высказывал. Готовясь к поездке на БАМ, он прочитал около десятка книг, чтобы хоть представлять край и его историю, особенности работы в мерзлотных грунтах. И поразился тому, что не они первые бамовцы. История БАМа, оказывается, уходила в еще более далекое время. Отсчет ее, пожалуй, можно начинать с князя Кропоткина, бунтаря и анархиста, геолога и географа. Он первым вышел со своей экспедицией на будущую трассу БАМа, и он же первым сделал вывод, что край к жизни непригоден. Потом было мнение других исследователей, были северный и южный варианты Великого Сибирского пути. И наконец, в тридцать четвертом году состоялось решение о строительстве магистрали по северному берегу Байкала. В те годы и появилось впервые слово «БАМ».

Давлетов никак не мог согласиться с тем, что все, кто сидел в бамовских лагерях, пострадали безвинно, стали жертвами культа личности. Мнение его состояло в том, что у иных вина какая-никакая, а была. Даже у тех, кто имел какие-то заслуги. Человек склонен к перерождению. Был, может, и другим, пока не засосало болото обыденности, а руки не начали грести под себя. А если стал жить только для самого себя, да еще за счет народа, считай — стал его врагом. Разве нет таких теперь? Тех, кто призывает блюсти, а сам, прикрывшись должностью и высоким дачным забором, гребет под себя? Да еще и выставляется напоказ: уметь, мол, надо!.. Выделить бы им на БАМе участочек! Чтобы собственными мозолями оценили стоимость человеческого труда, чтобы не прятались за спину государства, а взяли на свой горб малость его забот... История, как и география, не бывает без загадок. Только у географии они впереди, а у истории — позади. С маленькой давлетовской колокольни не разглядеть ни прошлого, ни будущего. Но время всегда и все расставляет по своим местам, воздает по заслугам каждому, хотя суд истории и не всегда бывает товарищеским.

И еще одна дума сидела занозой в сердце Давлетова. С внутренней обидой он воспринял когда-то переименование города Сталинграда. Имелась у него к тому своя личная причина. Под Сталинградом легли в курган его отец — табунщик Давлет и старший брат Фарид. Да и судьба самого Халиула Давлетовича тоже косвенно соприкоснулась с городом на Волге. Он строит БАМ, который внес свою лепту в ту большую битву. Рельсы старого БАМа, а они уже были в ту пору проложены на небольшом участке, легли в сорок втором в Саратовскую рокадную дорогу и приняли на себя грузы, идущие к защитникам Сталинграда. Саратовскую рокаду в самый короткий срок построили военные железнодорожники.

Сложный материал — люди, в этом Давлетов давно убедился. Настолько сложный, что легче легкого заплутаться, принять одного человека за другого, спутать больного делом — с демагогом, одержимого — с показушным.

Бесстрастный внешне Давлетов внутренне всегда восхищался одержимыми людьми. Но, видно, не было в его характере одержимости, или, не разбуженная никем, она так и скончалась во сне. Он был просто трудягой. И теперь отдавал себе отчет, что был робким трудягой, с оглядкой направо, налево, наверх. И собственное мнение всегда приспосабливал к чужому, даже приличную формулу нашел для оправдания своих поступков: проявлять инициативу в рамках указания.

А указания и распоряжения бывают разные. Вот и Мытюрин сегодня распорядился. Не по-умному, не по-государственному. А почему? Неужели только из-за приятельства? Скорее всего, от сложностей ушел, от лишнего груза на свои плечи...

Сверяба топтался рядом, сочувствуя и сопереживая. И лицо его было участливо-печальным. Вздохом ответил на вздох Давлетова, сказал:

— Я пойду, Халиул Давлетович. Сосну минуток сто. Всю ночь с «Катерпиллером» маялся.

Эти слова вернули Давлетова в привычный круг забот. Снова он стал невозмутимым и неприступным. Осведомился:

— Что с «Катерпиллером»?

— Порядок.

— А бэтээски?

— Три сделали.

— Три — это уже можно бурить. Отдыхайте, товарищ Сверяба.

Давлетов еще постоял некоторое время в задумчивости, некстати вспомнил о жене, которая просила прийти сегодня пораньше: что-то ей понадобилось передвинуть или перевесить в квартире. Потом сел в машину, сказал водителю:

— На радиостанцию.

Цыганистый прапорщик Волк встретил его в готовности:

— Кого прикажете?

— Обоих.

Переговорив с Синицыным и одобрив его решение продолжать работы в направлении Эльги, он переключился на Коротеева:

— Доложите о готовности к перемещению.

— Готов, — донесся из эфира его бас.

— Двигайтесь не на Юмурчен, а на Эльгу.

— Не понял, товарищ Первый. Здесь был Мытюрин и велел...

— Устав знаете? — перебил его Давлетов.

— Так точно.

— Выполняйте последнее приказание.

— Есть, — с некоторой задержкой и явным неудовольствием ответил тот.

— Из трех исправных бэтээсок две передайте Синицыну.

— Почему я их должен передать? — возмущенно пророкотал Коротеев.

— У него скальный грунт.