Второй вариант

Савин хорошо помнил каждое ее слово во время тех коротких, как выстрел, и длинных, как год, суток. Помнил, что родом она из Усть-Нимана и что дядя Иннокентий тоже живет там.

Дороги посуху до Усть-Нимана в летнее время не было. Только по воде, по широкой Бурее вверх. Но ни пароходы, ни катера не ходили по этой порожистой реке. Значит, надо было искать моторную лодку.

На другой день, после того как Савин получил отпускной билет, он отправился в Усть-Ургал, приречную деревушку, до которой можно было добраться попутной машиной. Добрался. У крайней избы увидел на завалинке деда, заросшего бородой до глаз и ушей. Спросил, у кого можно нанять моторку. Дед молча глядел вымытыми временем глазами. Савин повторил вопрос погромче, затем прокричал.

— Чего орешь, как козел во время гона? — спокойно спросил тот.

— Извините. Думал, плохо слышите.

— На кой тебе моторка?

— В Усть-Ниман надо.

— Рыбалить?

— По делу.

— Нет там дела ноне. Никого там нет. И делов нет.

— Почему — никого?

— Время, стало быть, помирать селу.

Савин не поверил. Не может быть, чтобы все ушли, дед просто не знает. Ольга говорила, что три дома живут еще. Что в одном — ее дядя Кеша лето пережидает.

— У Генки спроси, — все тем же недовольным голосом сказал дед. — Да скажи ему, пущай налимьей печени привезет.

Генка был его внуком. Он собирался на рыбалку, был весь в заботах о снастях. Выслушал Савина без удивления, только спросил:

— Теплая одежа есть?

— Нет. А зачем?

— Радикулит схватишь, если ночевать.

Ни слова больше не говоря, пошел к сараю, вынес старый тулуп, кинул в лодку.

— Садись, однако.

Старенький мотор долго чихал, прежде чем завестись, взвизгнул на высокой ноте, но успокоился и потянул ровно. Бурея скатывалась назад, и, если не глядеть на берега, казалось, что лодка стоит на месте. Генка, выяснилось, планировал быть в Усть-Нимане только завтра к обеду, а на вечернюю зорю решил затаборить на берегу ему лишь известной протоки, в которой водились налимы. Савину некуда было деваться, смирился с задержкой, сидел, набросив на себя тулуп, не любопытствуя по сторонам.

Река между тем играла всеми дневными красками, серебряно отталкивала солнце, омывала и выглаживала серые валуны. По обоим берегам стоял веселый лес, он то карабкался на сопки, то бегом спускался вниз, к самой воде, и боязливо замирал перед откосами.

А Савин думал о том, что Эльга хоть и много меньше, но и много красивее. Эльга для Савина была частицей сердца, половиной жизни. Бурея же — всего только водная дорога, которую надо быстрее пробежать на пути к цели. И еще он думал о людях, с которыми свела его судьба в этот бамовский год. Нет одинаковых людей. Бывают только похожие. И то в определенных обстоятельствах. Это только в театре теней четко обозначена граница между светлым и темным. В жизни границу чаще всего не заметишь. Грубый Сверяба был самым добрым. А бывалый Дрыхлин, который готов идти впереди и торить для слабых тропу, оказался негодяем. Наверное, в каждом человеке имеется весь спектр цветов, только одного — больше, другого — меньше.

Прошел всего год после его прибытия в этот край, но Савину казалось, что он здесь почти всю жизнь. Там, далеко, были только детство и залитая огнями стеклянная улица, которую он прошел легко и почти бездумно. И даже его первая мучительная любовь пробежала, прокатилась, вытряхнула Савина на первом ухабе, оставив мгновенную, как от огнестрельной раны, боль. Выжил и поправился, только отметина осталась, не беспокоящая даже в ненастную погоду. Он и сам этому удивлялся: значит, любви не было? Значит, принял за любовь преклонение Перед королевой в серебряных туфельках?.

Сравнивая себя — того, который приехал прошлым летом сюда, с собой сегодняшним, он чувствовал, что тот, прошлогодний, был совсем мальчишкой, тот царапины почитал за раны и часто черное принимал за белое.

«А вот Ольга с черными глазами — голубая, — думал он. — Приеду завтра, скажу: здравствуй. Скажу: я пришел за тобой... А если ее нет? Приеду, а там ни одного человека и избы раскатаны?..»

Неустойчивые мысли должны были бы вызвать у него сомнения, но он ни в чем не сомневался, более того, был уверен, что обязательно разыщет ее. Уж на чем она основывалась, та уверенность, ему самому было неясно. Видно, все зависит от того, насколько велико наше желание что-то сделать, и тогда даже неодолимое видится одолимым и любые пороги становятся проходимыми.

— Ты чо? Уснул там? — услышал Савин голос Генки.

— Нет.

— В Усть-Ниман-то тебе зачем?

— Человека одного ищу.

— Разве оттуда не всех еще вывезли?

— Не знаю. А почему оттуда вывозят?

— Дорог туда нет. И поселку там нечего делать.

— А если люди хотят жить?

— А куда ГЭС денешь? Электростанцию строят. Ну, и на случай затопления. Кого тебе там надо хоть?

— Знакомую одну ищу.

— А-а, — удовлетворенно протянул Генка, как будто враз стало все ему понятно. — Сам-то с БАМа, что ли?

— С БАМа.

— Дедуня мой тоже из бамовцев. Только из ранешних.