Вторжение

Воздух накалился до предела. Все тело, казалось, невыносимо жгло. А пожар распространялся. Задыхаясь, Алексой шарил по спальным комнатам, забирался под койки. Отвалилось еще несколько досок потолка, посыпались объятые пламенем головешки. Колющая боль пробежала по спине, Алексей вздрогнул и тотчас отдернул руку: в складках гимнастерки застрял горящий уголек. И некогда было гасить. Из томного, задымленного угла послышался плач. Ребята сбились в кучу, прижались друг к другу. Алексей бросился туда, выбил ногой раму и вывел наружу еле стоявших на ногах - одного, второго, третьего...

- Товарищ сержант... - Постпиков, черный и опаленный, схватил Кострова за руку. - Гимнастерка горит... - Он потянул его к бочке, стоявшей под окном, окатил водой.

Разбушевавшееся пламя закрыло окно. Теперь невозможно было проникнуть в дом.

- Где комиссар? - крикнул Костров.

- Не знаю, - растерянно ответил Постников, глядя, как стремительно огонь расползается по всему дому.

В это время из-за угла появился Гребенников, неся на руках ребенка.

- Все... - тяжело дыша, проговорил он. - Больше там нет...

На стежке под ветвистым орешником сгрудились дети. Они боязливо озирались, некоторые были ранены, обожжены и плакали.

Каждую минуту бомбежка могла повториться. Надо было отправить детей в безопасное место. К тому же огонь угрожал охватить весь лес; деревья стояли сухие, и пламя безудержно металось но верхушкам.

- Алексей, жми на дорогу... - крикнул Гребенников. - Может, попутную машину перехватишь.

Костров скрылся в чаще леса.

В конце лагеря мелькнула чья-то фигура и скрылась в нелени кустарника. Постников бросился туда и вскоре привел мальчишку, которого комиссар приказал посадить в машину. На руках у него сидела белка с жалостливыми темными бусинками глаз. Мальчишка прижимал ее к груди и приговаривал:

- Не бойся. Я ведь тебя уже спас... Она там в клетке сидела, пояснил он, подойдя к Ивану Мартыновичу.

- Как звать тебя? - спросил Гребенников.

- Федя.

- Скажи, Федюшка, где взрослые... где вожатые?

Тот угрюмо кивнул на горящий дом. Комиссар понял без слов: рядом с домом стояла палатка, в которой, наверное, жили вожатые. Бомбовый взрыв разворотил все. Битый красный кирпич кровенел среди раскиданных бревен. "Тут их и накрыло", - мрачно подумал Гребенников и, подойдя к ребятам, начал успокаивать их. Они испуганно жались друг к другу.

- Больше не прилетят. Мы их но пустим, - говорил Иван Мартынович, а про себя тревожно думал: "Только бы не повторился налет..." - и с нетерпением ждал возвращения Кострова. - Сейчас придет машина, и вы уедете отсюда.

- А куда мы уедем? - несмело спросила девочка.

- Домой поедете.

Ребята заметно оживились, услышав, что скоро они будут дома.

Из леса донесся гул мотора. Гребенников вгляделся: меж деревьев, подминая кустарник, двигался грузовик, на подножке которого стоял Костров. В кузове были женщины.

- Детки! Родненькие! Ой, горе-то какое!.. - заголосили они, как только машина остановилась.

- Перестаньте кричать!.. - оборвал Гребенников.

- Мам! Я тебя ждала. Мамуля! - закричала девочка и бросилась в объятия матери.

Дети облепили машину, висли на бортах, лезли в кузов. Ребят с увечьями и ожогами переносили на руках.

Костров подошел к девочке с оторванной рукой, чтобы взять ее и перенести в машину, наклонился, коснулся ее тельца и отпрянул. Она была мертва. Пепельная бледность растекалась по лицу, и только в глазах еще не успела потухнуть доверчивая живая голубизна, будто не хотели они расставаться с землей, залитой утренним светом.

Костров подошел к Гребенникову, шепнул ему на ухо:

- Она умерла.

- Тише...

Взревел в это мгновение мотор. Грузовик увозил детей на ближайшую станцию.

Тем временем Гребенников и Костров, похоронив девочку и присыпав могильный холмик кленовыми листьями и ельником, поехали в дальний полк.

Костров прижался грудью к спинке переднего сиденья - обожженная спина сильно болела, а пережитое стояло перед глазами. Внезапно бронемашину так подбросило на ухабе, что Алексей ударился грудью о железный обод сиденья. Что-то остро кольнуло. Костров машинально провел рукой по груди и нащупал в кармане гимнастерки медальон.

Повременив, он попросил остановить машину. В голосе слышалась такая настойчивая мольба, что Иван Мартынович, недоумевая, тотчас дал знак водителю.

Костров спрыгнул на землю, поднял увесистый камень, положил на придорожный валун черный граненый медальон и стал крошить его. Удивленный комиссар хотел было отругать сержанта, но сдержался и спросил, когда машина тронулась:

- Зачем это? Мнительности поддался?

Костров молча опустил голову, будто подставляя ее удару. Чувствуя, что на самого молчание действует угнетающе, обратил на комиссара прямой и суровый взгляд.

- После того, что увидел, не хочу свою смерть носить в кармане. Не хочу!

Слова его прозвучали как заклинание.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Затяжные, ухающие вздохи канонады пластались по-над лесом, все громче будоражили болотную непролазь, вызванивали мелкой скулящей дрожью в окнах Малой Речицы.