Вторжение

— Нет, не может быть, не должно этого случиться. И откуда ему знать? — вслух сердито подумал Костров и почему–то именно в этот момент поглядел на крутояр. Дуб стоял величаво, ни одной веткой не шевеля под напором холодного ветра. Только и слышно было, как звенят на нем, пламенем вспыхивают в скупых лучах солнца каленые листья.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Перед заходом солнца все вокруг кажется умиротворенным, немножко усталым: и река замедляет свой бег, не шумит, как прежде, и ветер усмиряется, и кипенно–белый туман с ленцой переваливается с холма на холм…

Из деревни Алексей Костров пошел вдоль картофельного поля. Ботва лежала темными плетями. Под каждым кустом земля выпирала изнутри, будто и впрямь тесно было клубням и они просились наружу. "Жаль, не выкопали картошку. Погибла", — подумал Костров.

Да разве только одно картофельное поле осталось неубранным? Вон и рожь полегла, осыпавшиеся зерна успели дать густые и ненужные всходы, а чуть подальше, на горке, звенел на ветру перестоявшийся лен.

Костров вышел на дорогу. И всюду, куда ни обращал взгляд, виделась ему осиротелая, принявшая на себя нелегкое бремя земля. Огромная воронка, в которой может легко разместиться целый взвод, преградила ему путь. Алексей вспомнил, как накануне взрывом этой бомбы его тряхнуло в землянке. Дальше попадались воронки помельче, и раскиданная вокруг земля пахла гарью.

Но теперь безмолвствовали ближние позиции: не слышно было ни шелеста снарядов, ни визга мин. Бой шел где–то правее, может, километрах в пяти, и оттуда доносились глухие взрывы, а здесь тихо, ни единого выстрела. И когда Костров по ходу сообщения вышел на берег, увидел, что и река будто застыла: течение было неторопливое, только у берега кружилась и вязала узлы вода. Спокойно–величавая в своей предвечерней красе, река как будто источала это отрадное и имеете с тем немного пугающее безмолвие.

Приближаясь к позициям полка, Костров больше всего удивлялся тому, что солдаты обеих сторон не прятались, будто и не было никакой войны. Вон по брустверу окопа по–медвежьи вразвалку шагает со своими термосами Штанько. Остановился, подозвал к себе бойцов и прямо на позиции раздает в котелки кашу, ломти хлеба.

"Фу, черт его надоумил!" — забеспокоился Костров, зная, что не один он видит своих бойцов, надо полагать, и немцы заметили их с того берега. "Но почему они не стреляют? Ждут, когда соберутся кучно, чтобы разом накрыть? А наши — зеваки! Дурачье!"

— Кончайте! — еще издалека крикнул, пробираясь по ходу сообщения, Костров.

Но Штанько будто не расслышал, озабоченно продолжал опорожнять термос. Костров еще раз сердито окликнул его сзади из окопа, и только тогда Штанько повернул к нему пылающее румянцем лицо.

— Ты что, в уме, товарищ старшина? — вырвалось у Кострова.

— А чего ты такой злющий? — усмехнулся старшина. — На–ка, отведай лучше гречневой каши.

— Прекрати, они же вас накроют!

— Пусть только посмеют, дадим ответную, — отшутился Штанько и поволок в окоп громадный зеленый термос.

Но, как и прежде, было мертвенно–тихо, как будто бы все затаилось и готовилось к схватке или, напротив, к перемирию.

На этом участке Днепр был неширок, изгибался коленом, поворачивая строго на юг. И в сумеречной тишине вдруг послышался голос с чужого, занятого немцами берега. Кострову подумалось, что кто–то зовет на помощь. Невольно высунулся из окопа, присмотрелся: на том берегу стояла группа немцев, и один, рослый, в отделанной серебром фуражке, махал рукой, на ломаном русском языке кричал:

— Эй, русс, давай мириться по Днепру!

В притихшей округе этот голос звучал совсем близко. А Кострову показалось, что он ослышался, и, чтобы проверить себя, даже потер захолодевшие на ветру уши.

Наверное, та сторона ждала ответа. Но наши молчали, потрясенные тем, что услышали. Тогда немец в заломленной фуражке повторил:

— Русс, давай делать мир по Днепр!

— Чего они хотят? — каким–то странно глухим голосом спросил Костров.

— Мира просят! — усмехнулся подошедший Степан Бусыгин и, показав кукиш в своем огромном кулачище, крикнул:

— Согласны мириться! Только по Берлин!

Какое–то время немцы молчали, будто и впрямь думали, как им ответить на столь дерзкое предложение русских. Только в сумерках неожиданно произвели сильный артиллерийский налет. Снаряды летели через реку, захлебываясь в мглистом тяжелом воздухе, и падали там и тут, не причиняя, однако, никакого вреда нашим бойцам, пережидающим обстрел в земляных укрытиях.

Обстрел прекратился так же быстро, как и начался.

Дотемна Костров ходил по окопам, свиделся почти с каждым бойцом, спрашивал, хватает ли патронов и гранат, есть ли перевязочные индивидуальные пакеты, пишут ли домой и получают ли письма, хотя самому Кострову, давно не получавшему от Натальи вестей, расспрашивать об этом было нелегко. Обойдя позиции, Костров позвал Бусыгина, ходившего за ним по пятам, в свою землянку.

С реки тянуло сыростью. Шли они молча, и Бусыгин, чувствуя, что товарищ чем–то недоволен или рассержен, не вытерпел:

— Чего ты сегодня не в духе? В штабе припарку дали?

— Нет. Просто вызывали… Должность предлагают…