Вторжение

Иван Мартынович слушал и улыбался, припоминая новогоднюю размолвку, но в глазах его, слегка встревоженных, не было одобрения. В них таился отголосок какой–то давно разыгравшейся бури, и она еще жила в нем, готовая вырваться наружу. Гребенников и в самом деле подумал о стычке в шалаше, неоконченной борьбе мнений, и то, чем сейчас похвалялся Гнездилов, понуждало его самого продолжить эту борьбу. Иван Мартынович подумал, что культ старых, в сущности отживших, традиций гражданской войны и безудержная похвальба былыми заслугами мешают нашим начальникам, таким, как Гнездилов, стать настоящими командирами. И он не выдержал, сказал, что думал:

— На традициях гражданской войны далеко не уедешь, Николай Федотыч. Скорее наоборот — сползешь назад и людей загубишь.

— Это почему? — с вызовом спросил Гнездилов и надвинул на глаза покоробленный на дожде козырек фуражки.

— Больше того, — вроде бы не слушая его, не унимался Гребенников. Если командир будет опираться только на опыт старых войн, скажем, гражданской войны, то он напобеждается до поражения, до собственной гибели.

Гнездилов побледнел, презрительно глянул на собеседника из–под козырька. Неподвижными глазами он словно бы пожирал его.

— Как ты смеешь? — багровея, спросил Гнездилов. — Гражданская война кровью нам досталась. А ты хочешь перечеркнуть все!

— Дело не в том. Мы склоняем головы перед знаменами гражданской войны, перед павшими, — строго ответил Гребенников. — Но нам пора поспевать и за развитием техники, военной мысли. Времена совсем другие. Враг может навязать нам войну моторов. И твой предшественник был прав…

— Ты о ком? — хмуро покосился Гнездилов.

— О Шмелеве.

Гнездилов вздрогнул, по взял себя в руки, поглядел под ноги. Промолчал. Уже идя по дороге назад, он с иронией поддел:

— Поэтому и дровишки возил? Кого взялся обогревать?

Чувствуя в этих словах скрытый смысл, Гребенников еле сдерживался, чтобы не нагрубить. Он напрямую ответил, что действительно помог привезти дров семье комбрига Шмелева.

— Теперь уже не комбриг, а чуждый элемент. — Морщась, Гнездилов пренебрежительно плюнул. — Вредил нам. И оставил нас, вообще всех… с носом, как ротозеев!

— Неправда!

— Тем хуже для вас, — перейдя на официальный тон, намекнул Гнездилов. — И вообще, я бы вам не советовал выгораживать его.

— Совесть мне советует. Но, к сожалению, я еще недостаточно смело защищал.

— Зато квартиру посещаешь. Дровишек подбросил… — вновь поддел Гнездилов.

— У него же дети… Жена горем убита.

— Кто вас вынуждает быть сердобольным? — допытывался Гнездилов.

— Как кто? — удивленно спросил Гребенников и на миг остановился, в упор глядя на Гнездилова. — Да ты знаешь, они советские люди! И что скажут о нас, когда вырастут? При чем они? Зачем их–то травмировать, отравлять души ядом недоверия? В конце концов… да что там говорить!.. — Иван Мартынович махнул рукой и после паузы заговорил: — Доверие… Доверять людям нужно. Это чувство доверия должно жить в каждом: и во мне, и в тебе, и в наркоме — буквально в каждом! И это не просто пожелание. Нет. Без доверия жить невозможно, как без солнца, обогревающего землю… А что касается защиты Шмелева, то я приготовил письмо в ЦК.

Гнездилов посмотрел на него с удивлением, словно желая убедиться неужели это всерьез и куда он лезет?

— Вам не мешало бы ознакомиться, чтобы потом не сеять напрасные подозрения, — в свою очередь добавил Гребенников.

Гнездилов потупил взгляд, увидел облепленные глиной сапоги, начал мыть их, суя носками в наполненную водой лупку. И пока нарочито оттягивал время, думал, как удобнее поступить. Он вообще рад бы прекратить всякие разговоры на эту скользкую тему, если бы не опасался: случись что с Гребенниковым (а вдруг пособником окажется), тогда по всей строгости накажут и его, командира дивизии.

— Пойдем, — бросил Гнездилов.

— Я не неволю, — чувствуя в его голосе недовольство, сказал Гребенников, но тот, словно опамятовавшись, заулыбался и уже примирительно заметил:

— Оно, конечно, похлопотать нужно. Только органам виднее…

Молча направились они в штаб. Молча зашли в кабинет. Прежде чем слушать, Гребенников прошелся к выходу, убедился, плотно ли закрыта дверь, и вернулся к столу, подпер руками подбородок.

Иван Мартынович начал внятно, стараясь быть спокойным, но голос, помимо желания, дрожал от волнения:

— "Обратиться в ЦК с этим письмом меня побуждает долг коммуниста и совесть товарища.

Вот уже четвертый месяц, как был посажен командир вверенной нам дивизии комбриг Шмелев Н. Г. Думалось, что это случайная ошибка, разберутся, выпустят, но из округа неофициально передали, что он арестован как враг народа.