Читаем Вторжение в Империю полностью

Вторжение в Империю

– Таких, как я, очень немного. Синестезических эмпатов множество, но мало кому удалось выжить, пережить подобное невежество. Теперь почти все понимают, что за год синестезические имплантаты вызывают эмпатию у нескольких десятков детей. Большинство из этих детей, что естественно, живут в крупных городах, и это состояние диагностируется в течение нескольких дней после операции. И когда у детей происходит эмпатический кризис, их увозят в сельскую местность, и там они живут до того возраста, пока становится возможным приступить к началу противоэмпатической терапии. А меня лечили устаревшими методами.

Приучали.

– И каково тебе было в те годы, Нара?

Какой смысл скрывать любопытство от эмпата?

– Я была городом, Лаурент. Была как минимум его животным сознанием. Яростной личностью, сотканной из желаний и потребностей, отчаяния и гнева. Сердцем человечества – и политики. Но меня, меня почти не было. Я была безумна.

Зай зажмурился. Он никогда так не думал о городе – не представлял себе, что у города может быть собственный разум. Это так похоже на риксские выверты…

– Вот-вот, – проговорила Нара – видимо, прочла его мысли. – Вот почему я секуляристка, вот почему мне так противно все риксское.

– Ты о чем?

– Города – это хищные звери, Лаурент. Политика – животное. Ей нужны люди, чтобы они вели ее, личности, чтобы они составляли ее массу. Вот почему риксы – такие однобокие мясники. Они наделяют голосом зверя-раба, а потом поклоняются ему, как божеству.

– Но что-то вроде гигантского разума вправду есть, Нара? Даже на имперской планете, где всеми силами борются с этим? Даже без компьютерных сетей?

Она кивнула.

– Я слышала это каждый день. Это засело у меня в мозгу. Вне зависимости от того, делают компьютеры это очевидным или нет, люди всегда являются частями чего-то большего, чего-то явно живого. В этом риксы правы.

– Вот так нас защищает Император,

– прошептал Зай.

– Да. Наше альтернативное божество, – с грустью проговорила Оксам. – Необходимая… препона.

– Но почему нет, Нара? Ты же сама сказала: нам нужны люди – личности. Люди, которые вдохновляют других на верность, придают бесформенной массе человеческие очертания. Так зачем же столь яростно бороться с Императором?

– Потому, что его никто не избирал, – ответила она. – И потому, что он мертв.

Зай покачал головой. Изменнические речи были так болезненны.

– Но достославные мертвые избрали его на Кворуме шестнадцать столетий назад. Если бы они того пожелали, то могли бы собрать новый Кворум и сместить Императора.

– Мертвые мертвы, Лаурент. Они уже не живут с нами. Ты сам наверняка видел, какой у них потусторонний взгляд. Они не больше похожи на нас, чем риксские разумы. Ты это знаешь. Живой город – это, пожалуй, зверь, но в нем, по крайней мере, есть что-то человеческое, как и в нас.

Она наклонилась к нему, в ее глазах играли отблески пламени.

– Главное – человечество, Лаурент. Это единственное, что имеет значение. От нас все Добро и Зло в этой вселенной. Не от богов, не от мертвецов. Не от машин. От нас.

– Достославные мертвые – наши предки, Нара, – яростно прошептал Зай, словно пытался утихомирить ребенка, расшумевшегося в церкви.

– Они – результат медицинской процедуры. Процедуры, возымевшей невероятно отрицательные социальные и экономические последствия. И больше – ничего.

– Это безумие, – выговорил он. И закрыл рот – слишком поздно.

Она смотрела на него, и в ее взгляде были триумф и печаль.

Они еще посидели у камина. Если что-то и возникло между ними, теперь это было разбито. Лаурент Зай хотел что-нибудь сказать, но боялся, что извинений будет мало.

Он сидел, молчал и судорожно пытался сообразить, что же ему делать.