Вторжение в Московию

И Фёдор Никитич обозлился: поймал его монах, что не своё он говорит, с чужого голоса. Недавно, когда Василий Шуйский вдруг с чего-то потребовал к себе во дворец книгу Зиновия, он тоже заинтересовался этим. Велел привезти из Отенской обители тот же труд Зиновия, озадаченный интересом царя к писанию затворника-монаха, радетеля церковной чистоты. Труд тот понравился ему. Зиновий уничтожал в полемике, язвительной и тонкой, таких, как Феодосий Косой, и вот этого монаха, похоже, его верного ученика. Он прочитал тот труд и догадался, зачем Зиновий понадобился Шуйскому. Что-то из мыслей Зиновия осталось и в его голове. И вот сейчас он невольно проговорился, не подумав, из той книжицы. А монах-то оказался не глупым, сразу сообразил, откуда эти словеса…

— Без веры же отцов одна лишь погибель ждёт вас! — не смутился он, хотя и дал повод монаху для насмешки. — И за верою воровство многое, а без веры ещё больше будет! Ну как тут без наставлений?! — рассердился он на непонятливость монаха.

— Фу! Завоняло квасом! Хм! — усмехнулся Лучка…

Он помолчал немного, затем ткнул окровавленным пальцем в его сторону:

— Не нарицайтесь наставниками! Един есть наш наставник — Христос!

Он вздохнул и посмотрел на Филарета, с лукавой улыбкой на обезображенном побоями лице.

— А ветхозаветное слово всё же правдивее новозаветного… — тихо промолвил он, как будто к чему-то прислушивался внутри себя или опасался потерять её, истину, собеседницу пугливую…

— Что мелет твой пустой язык! Тьфу! — вдруг вспылил Третьяков, сплюнул на пол и растёр плевок ногой, показывая Филарету, как он возмущён вот этим.

Петька Третьяков был с малолетства ловкачом. Умел держать он нос по ветру, угождать сильникам мира сего, всегда был на виду и всем полезен, обласкан ими. Был худородным он, но быстро выбился в дьяки, пройдя по головам своей же приказной братии.

И его помощь подогрела, вывела Филарета из себя. Он подступил вплотную к монаху и занёс посох над его головой. Но ангел-хранитель, голос свыше, остановил его руку, и он лишь прошипел в лицо строптивому монаху:

— Фому, дружка твоего Косого, царь Грозный повесил на воротах протестантских! — чуть не захлебнулся он своей же слюной от злобы. — А тебя повесят тут, если не назовёшь своих сообщников! Кто, кто поганит веру православную, ересь жидовскую[62] разносит? Отвечай, пёс!

Монах, торжествуя, оскалился в усмешке. Он выиграл эту битву и у Филарета.

— Постой, отче! — воскликнул Димитрий и поспешно встал; он опасался, что Филарет затеет сейчас на самом деле неприглядную потасовку с монахом. — Здесь судом судим мы его и к пытке приведём, как положено по государеву указу!

Он сделал выговор Михалке, чтобы тот не забывался, вёл дело дальше, переходил к пытке, если ответчик не хочет говорить правду, в грехах сознаться, таит сообщников своих.

Михалка поклонился ему: «Виноват, государь!» — засуетился, махнул рукой палачу: «Давай!»

Подручные Ерёмки схватили монаха, сорвали с него сорочку, бросили его на лавку и притянули к ней верёвками. Ерёмка же неспешно подошёл к лавке, вразвалочку, как краб переставляя ноги, такой же неуклюжий и бездушный… И вот бич прошёлся по спине монаха…

Монах забился, словно птица вольная в силке, и тем самым лишь туже затянул верёвками себе жилы.

Михалка, перехватив сумрачный взгляд царя, закричал на палача: «Пытай, пытай же!»

Ерёмка не любил, когда вмешивались в его ремесло. Подвигав большой челюстью, он собрался было промолчать, передумал, пробасил: «Негоже то… Сорвёшь, и он не твой. Что с него, коли заморится?..»

Монах, больной, покалеченный и утомлённый спором, сразу же сомлел от нового удара Ерёмки, уронил голову на лавку. Подручный окатил его водой и привёл снова в чувство. Теперь к монаху подошёл Матюшка, приподнял его голову за волосы и стал пытать его всё тем же вопросом, на который ожидал ответа Филарет: «Кто, кто разносит ересь по лагерю?! Дружки твои пируют, наверное, сейчас! А ты будешь гнить здесь! Хм! Неужели не обидно, а?!»

Но монах молчал. И снова Ерёмка начал своё дело, и ещё дважды откачивали его помощники водой монаха.

С Пыточного двора Филарет ушёл раздражённым. Он проиграл монаху, так ничего и не добился от него… «Оттерпелся, еретик!..»

* * *

На следующий день Димитрий опять пришёл на Пыточный двор. С ним был и на этот раз Михалка, да ещё подьячий Куземка для записи всех слов узника на пытке.

В избе для допросов, на лавке, густо заляпанной кровью, сидел Ерёмка и жевал кусок копчёного мяса, хрустел коркой, запивал все квасом. Когда вошёл царь, он поднялся с лавки, собрал свои харчишки, отнёс в угол и спрятал в сундук. Там же он хранил жаровню, щипцы и всякую мелочь, необходимую для пыток. Надев рабочий фартук, он приготовился слушать, что скажет царь.