Вторжение в Московию

— Государь, здесь я гетман! Я принимаю решение: кого и какие силы куда послать! — не сдержался, взвинтился он от этой его бесцеремонности, и взгляд его голубых глаз затянулся дымкой. — Ты пишешь Сапеге, распоряжения даешь, и всё через меня! А он уцепился там за курятник, как петух какой-то!

— Ты забываешься, пан гетман! Ты здесь на моей земле, в моей отчине! Всего лишь гетман! Вот! — состроил Димитрий ему кукиш, как делал когда-то Пахомке.

От этой его выходки брови у князя Романа поползли на лоб, всё выше, выше, оголяя, от растерянности, удивлённые глаза.

А у Матюшки вдруг потянуло что-то в животе, и какое-то напряжение собралось в узел. От него уходила власть, он это чувствовал. Не раз уже он ругал сам себя нещадно за то, что позволил когда-то разочек гетману, вот этому строптивому потомку Гедимина, сказать словечко против своей воли. И вот допустил, не удавил в зародыше.

Рожинский поиграл желваками, что-то пробубнил, согласился послать на помощь Зборовскому ещё тысячу гусар.

И Матюшка ушёл от него, пустой, взмок под кафтаном, но победителем. Сыграл, сыграл он с ним в сильника и не уступил ни в чём ему.

* * *

В Ростове, в городе, подвластном царю Димитрию, Сапега и Будило с гусарами остановились на постоялом дворе. Закончив переговоры с воеводой и городским головой о фураже, кормах для войска, они уселись с ними за стол, обильно уставленный закусками. Затем, после застолья, к удивлению русских, Сапега переоделся в обычный гусарский наряд, чтобы не выделяться среди своих же гусар. А Будило натянул на себя его гетманский плащ, знак гетманского права и власти судить и миловать по войску. На его шапке закачалось и страусовое перо. В нём тоже была власть общества из рыцарей, товарищей по духу. Обменялись они даже сапогами. Он натянул сафьяновые, красные, чтобы сразу же бросаться в глаза, всем своим видом сбить кого-то с толку.

— Куда это? — полюбопытствовал воевода, заинтригованный их маскарадом.

— До Иринарха!

— А-а! — протянул тот, поняв всё сразу же.

Будило подкрутил вверх усы, чтобы выглядеть по-настоящему гетманом, и расхохотался: «Ха-ха-ха! Ну и зададим же мы головоломку мудрецу с Руси! Ха-ха!.. Хо-хо! Кха-кха!.. Давай и твой палаш!» — нахально потребовал он и личное оружие Сапеги, хотя палаш у того ничем не отличался от его собственного.

Всё перекочевало на его фигуру. И он, чуть-чуть ниже ростом, чем Сапега, с чего-то сразу раздался в плечах, не так заходил даже, держал руки не так и странно приседал, расхаживая вольной походкой. И вот теперь, когда они переоделись и он напялил на себя всё с плеча гетмана, с ним вмиг произошла разительная перемена.

В чём тут было дело, Сапега не мог даже понять. Но во всей фигуре полковника, завзятого кутилы, чувствовалась фальшь, как у актёра, втесавшегося играть не свою роль.

«Не то!» — так заключил он, с ухмылкой рассматривая его в своём гетманском наряде, под голубым плащом с крестами по оборкам.

Они вдоволь похохотали, выпили ещё пива, чтобы не мучиться жаждой в дороге, и вывалились весёлой гурьбой из воеводской избы во двор, где пахолики уже держали под уздцы их лошадей. Вскарабкавшись на них, они ещё позубоскалили, устраиваясь удобнее в сёдлах, затем выехали за городские стены. И там Сапега дал шпоры своему аргамаку, поскакал впереди всех. Он забыл, что он уже не гетман. А новый гетман никак не поспевал за ним на своей худенькой лошадке. Та не годилась на то, чтобы носить на себе голубой плащ полководца. И он остановился. Опять под хохот гусар они обменялись теперь и лошадями. Для продолжения игры Сапеге пришлось расстаться и с аргамаком.

Северные леса, глухие и тёмные, обступили их. И быстро промелькнули два десятка вёрст до монастыря. А вот и последний поворот на узкой лесной дороге. На полном скаку они вырвались из леса на просторный луг.

Он тянулся далеко вдоль берега реки.

А там, на дальнем его конце, подле густого леса, на берегу излучины вот этой тихой речки Устье, стоял монастырь, прижался к берегу. Обитель монахов, отшельников когда-то. Сейчас же место здесь стало проходным. Устьинский Борисоглебский монастырь, место заточения в последнее столетие иноками неугодных властям в Москве. Немало здесь из них так и закончили свои земные дни.

Все монастырские постройки были одёрнуты острогом. Две башни даже были и ворота из толстых брусьев, высокие, глухие. Внутри обители маячили церковные купола под деревянной черепицей. А на часовенке, подле ворот, стоял ангел с огромным крестом на плече. Деревянными крылами пытался он взмахнуть, не в силах взлететь вверх, прикованный к земле непонятной властью.