Вторжение в Персей (Сборник)

Было одиннадцать часов утра. Уэллс с его английской привычкой к регулярному питанию начал проявлять признаки беспокойства. Он стал настойчиво расспрашивать сопровождающих относительно завтрака. Сопровождающие чувствовали себя неловко: какой там завтрак! Шел двадцатый год, выдавали по осьмушке хлеба на человека, да и то не всем и не каждый день. Начальник пограничного наряда младший командир Борискин поинтересовался, в чем дело. Ему объяснили. Была напряженная тишина. Потом красноармейцы дружно расхохотались. Их смех долго еще стоял в ушах Уэллса, который никак не мог понять, что необычного и странного может заключаться в желании человека позавтракать. Потом понял. Понял, что страна голодает.

Собственно говоря, он знал об этом, слышал. Но то было абстрактное, отвлеченное знание. Теперь он столкнулся с этим на практике. Правда, он долго не мог понять, отчего красноармейцы смеялись.

- Было бы естественно, если бы они нахмурились, отвернулись, выругались. Но почему они смеялись? - спрашивал Уэллс.

Потом он понял и это.

Между тем, Борискин отнесся к сложившейся ситуации с полной серьезностью.

- А как же, - сказал он. - Писателю обязательно надо закусить. Он же в гости приехал. Сейчас мы это наладим.

Через полчаса Уэллс и его сын в компании красноармейцев ели прославленную «блондинку» и запивали ее немыслимым мутным самогоном. Уэллс оценил и меру своей бестактности и меру красноармейского радушия.

Приехав в Петроград, Уэллс был потрясен. Всего шесть лет прошло со времени его первого визита в российскую столицу. Тогда это был город купцов, чиновников, придворной аристократии, блистательных гвардейцев и лощеных дипломатов. Рабочий люд селился по окраинам, поближе к заводам, и был незаметен. Уэллс хорошо помнил столичную толпу, магазины с черно-золотыми вывесками, офицеров, мчавшихся по Невскому на лихачах, роскошные царские дворцы, нарядную публику у театральных подъездов.

Теперь, осенью 1920 года, Уэллс испытал странное ощущение, будто он совершил путешествие на им же самим придуманной машине времени. Город был тот же. Те же улицы, площади, мосты, здания. Но и только. Все остальное неузнаваемо изменилось. Уэллс остановился у Горького, отклонив предложение поселиться в особняке III Интернационала, где ему было отведено специальное помещение. Стремясь как можно ближе познакомиться с жизнью России за те две недели, что ему предстояло провести в Петрограде и Москве, Уэллс отказывался от всяких «особых» условий. Это, кстати, совпадало и с пожеланиями Советского правительства. Незадолго до его приезда в Петрограде было получено указание Ленина: показывать Уэллсу все, что возможно, знакомить его с русской жизнью как можно обстоятельнее. Это указание было выполнено буквально. Уэллс стоял в очередях за хлебом. Он питался в столовых и уже больше не спрашивал, когда же подадут завтрак. Его водили в баню, где одежду нельзя было оставлять в предбаннике, а приходилось связывать в узел и нести с собой в мыльную. Он жил, как все, и ел, как все. Он старался сразу приспособиться, и это ему почти удалось.

Через день после своего приезда в Петроград Уэллс присутствовал на заседании Комиссии по улучшению быта ученых (КУБУ), председателем которой был Горький. Комиссия эта занималась не только вопросами быта. Покуда ее возглавлял Горький, ее правильнее было бы называть Комиссией спасения ученых и содействия развитию русской науки.

Заседание, на которое пришел Уэллс, было вполне рядовым и к тому же весьма характерным. В повестке дня смешивались самым удивительным образом вопросы быта ученых, организации науки, научной пропаганды и так далее. Обсуждались заявления ученых с проеьбвй о предоставлении им продуктового пайка, необходимость расширения научно-пррсветительской деятельности Дома ученых, проект организации международного съезда ученых в Петрограде, открытие галошно-починочной мастерской при Доме ученых и так далее - всего четырнадцать пунктов.