Вулфхолл, или Волчий зал

– Тогда кого вы предложите?

– Посоветуйте королю спикера. Одли не подведет. Если король сомневается, пусть назначит его временно. Однако я думаю, все будет хорошо. Одли – хороший юрист и независимый человек, однако умеет быть полезным. И понимает меня.

– Надо же! Хоть кто-то вас понимает. Идем вниз?

– Не можете устоять?

– Как и вы.

Они спускаются по внутренней лестнице. Анна легко, одними пальцами, опирается на его руку. В саду на деревьях развешаны клетки с соловьями. Птицы спеклись на солнце, не поют. Фонтан мерно роняет капли в чашу. От клумб с пряными травами тянет ароматом тимьяна. Из дворца доносится чей-то смех, и тут же умолкает, как будто захлопнулась дверь. Он наклоняется, срывает веточку тимьяна, втирает в ладонь запах, переносящий в другое место, далеко-далеко отсюда. Мор кланяется Анне. Она отвечает небрежным кивком, потом низко приседает перед Генрихом и становится рядом, потупив взор. Генрих сжимает ее запястье: хочет что-то сказать или просто побыть наедине.

– Сэр Томас? – Он протягивает руку. Мор отворачивается, затем, передумав, все же пожимает его ладонь. Пальцы бывшего лорд-канцлера холодны, как остывшая зола.

– Что будете теперь делать?

– Писать. Молиться.

– Я посоветовал бы писать поменьше, а молиться побольше.

– Это угроза? – улыбается Мор.

– Возможно. Мой черед, вы не находите?

Когда Генрих увидел Анну, его лицо озарилось. Сердце короля горит: тронешь – обожжешься.

Он находит Гардинера в Вестминстере, в одном из дымных задних дворов, куда не заглядывает солнце.

– Милорд епископ!

Гардинер сводит густые черные брови.

– Леди Анна просила меня подыскать ей загородный дом.

– А при чем тут я?

– Позвольте мне развернуть перед вами мою мысль, – говорит он, – так, как она развивалась. Дом должен быть где-нибудь у реки, чтобы добираться до Хэмптон-корта. До Уайтхолла и Гринвича на барке. Пригоден для жилья, чтобы ей не ждать, когда отделают заново. С хорошими садами… И тут я вспомнил: а как насчет особняка в Хэнворде, который король отдал Стивену в аренду, когда назначил его своим секретарем?

Даже в полутемном дворе видно, как мысли одна за другой проносятся в мозгу Стивена. О мой ров и мостики, мой розарий и клубничные грядки, мой огород и ульи, мои пруды и плодовые деревья, ах, мои итальянские терракотовые медальоны, мои инкрустации, моя позолота, мои галереи, мой фонтан из морских раковин, мой парк с оленями.

– Было бы весьма учтиво предложить ей аренду самому, не дожидаясь указаний короля. Благое дело, чтобы сгладить епископскую строптивость? Полно, Стивен. У вас есть и другие дома. Вам не придется ночевать в стогу.

– А если бы пришлось, – говорит епископ, – вы прислали бы слуг с собаками, чтобы выставить меня и оттуда.

Крысий пульс Гардинера убыстряется, черные влажные глаза блестят. Внутренне епископ верещит от возмущения и сдерживаемой ярости. Впрочем, если подумать, для Гардинера даже проще, что вексель предъявлен к оплате так быстро и средства вернуть долг нашлись.

Гардинер по-прежнему секретарь, но он, Кромвель, видится с Генрихом почти каждый день. Если королю нужен совет, он либо даст его сам, либо найдет человека, сведущего в нужном вопросе. Если король чем-то недоволен, он скажет, с вашего королевского дозволения предоставьте это мне. Если король весел, он готов смеяться, если король опечален, он будет предупредителен и мягок. Последнее время Генрих скрытничает, что не ускользнуло от зорких глаз испанского посла.

– Он принимает вас в личных покоях, не в официальной приемной, – говорит Шапюи, – не хочет, чтобы знать видела, как часто он с вами совещается. Будь вы других габаритов, вас можно было бы проносить в корзине с бельем. А так придворные злопыхатели наверняка обо всем докладывают своим друзьям, недовольным вашим возвышением, распространяют порочащие слухи, ищут вас погубить. – Посол улыбается. – Ну что, попал ли я не в бровь, а в глаз, если мне позволительно прибегнуть к такому выражению?

Из письма Шапюи к императору, прошедшему через руки мастера Ризли, узнает кое-что о себе. Зовите-меня читает ему вслух:

– Здесь написано, что ваше происхождение темно, а юность прошла в опасных авантюрах, что вы закоренелый еретик и позорите должность советника, но лично он находит вас человеком приятного нрава, щедрым и гостеприимным…

– Я знал, что нравлюсь Шапюи. Надо бы попросить у него место.

– Он пишет, что вы втерлись в доверие к королю, пообещав сделать его самым богатым монархом христианского мира.

Он улыбается.

На исходе мая из Темзы вылавливают двух исполинских рыбин, – вернее, их выбрасывает, снулых, на глинистый берег.

– Я должен что-то в связи с этим предпринять? – спрашивает он Джоанну, когда та сообщает ему новость.

– Нет, – отвечает она. – По крайней мере, я не думаю. Это знамение, верно? Знак свыше, вот и все.