Введение в философию

Собственно, всякая положительная религия является узурпатором того престола, который принадлежит философии. Они будут поэтому всегда относиться к философам враждебно, хотя бы последние и смотрели на них как на неизбежное зло, как на костыль для болезненной слабости духа у большинства людей.

§ 392

Если этот мир сотворил какой-нибудь бог, то я не хотел бы быть богом: злополучие этого мира растерзало бы мне сердце.

§ 393

«Деисты» — это необрезанные евреи.

§ 394

Как догмат о Боге— Творце несовместим с догматом свободы человека, которая должна лежать в esse, так он находится в противоречии и с учением о бессмертии; поэтому изобретатели Бога-Творца, евреи, не признают жизни после смерти; наоборот, учение о бессмертии пришло, как чуждый элемент, в варварскую грубую еврейскую веру, когда она была реформирована, — из Индии, Египта или из греческих мистерий; к ней оно совершенно не подходит, и реформация, произведенная в ней Иисусом Христом, находится, может быть, в связи с этим обстоятельством.

Итак, если наши богословы и «философы религии» всегда произносят «Бог и бессмертие» вместе, как две связанные между собою мысли и две вещи, которые будто бы превосходно уживаются одна с другою, то это следует приписать только старой привычке и недостатку размышления. Ибо с упомянутым выше грубым, неуклюжим, отвратительным еврейским догматом несовместимы ни бессмертие, ни свобода воли.

§ 395

Слово «бог» противно мне в такой степени потому, что оно всякий раз перемещает наружу то, что лежит внутри. С этой точки зрения можно, пожалуй, сказать, что различие между теизмом и атеизмом — пространственного характера. Но дело обстоит, собственно, так: бог в сущности — объект, а не субъект; потому как только полагается бог, я — ничто.

Утверждая тождество субъективного и объективного, можно утверждать тождество теизма и атеизма. Конечно, все противоположности относительны и от каждой из них можно подняться на такую общую точку зрения, где противоположность исчезает. Но таким путем мы ничего не выигрываем.

§ 396

То самое, что утверждает себя в нас как воля к жизни, является и тем, что отрицает эту волю и этим освобождает себя от бытия и связанных с ним страданий. И вот, если бы мы стали рассматривать его в этом его последнем свойстве, т.е. как различное и отдельное от нас, представляющих собою утверждающую себя волю к жизни, и захотели назвать его с этой точки зрения, как нечто противоположное миру (который есть утверждение воли к жизни), «богом», то это можно было бы допустить в угоду тем, кто не хотел бы бросать этого выражения; но оно обозначало бы тогда только какое-то неизвестное х, относительно которого нам известно только отрицание: именно, что оно отрицает волю к жизни, как мы ее утверждаем, и постольку, следовательно, отличается от нас и мира, но, с другой стороны, тождественно и с нами, и с ним — благодаря тому, что утверждающее может быть и отрицающим, когда оно хочет.

Но употреблять старые выражения для обозначения новых понятий — это всегда источник путаницы; к тому же здесь это было бы ложно, ибо «бог» был бы в данном случае тем, что не хочет мира, между тем как в понятии «бог» лежит мысль, что он хочет бытия мира.

Разве дело в слове, в слове «бог»? — А коль скоро вам важно нечто метафизическое, что лежит за физическим и остается не достижимым для его законов, то ведь это вы и имеете в воле к жизни. Слово бог означает во всех языках человека, который создал мир, как бы там этого ни прикрашивали и ни запрятывали.

Оттого, чтобы избежать недоразумений, не следует пользоваться этим словом. Понимание в философии и без того уже достаточно трудно — нельзя еще эту трудность усугублять двусмысленностями.

О таком боге у нас не было никакого иного богословия, кроме того, какое дает в своей Theologia mystica Дионисий Ареопагит: оно состоит только из рассуждений, что относительно Бога можно отрицать все предикаты, но нельзя ни одного утверждать, потому что он находится за пределами всякого бытия и всякого познания, что Дионисий и называет epeceina, «по ту сторону», и характеризует как нечто нашему познанию совершенно недоступное. Это богословие — единственно истинное. Но только оно лишено содержания. Оно не говорит и не учит, по правде сказать, ничему, а состоит просто из заявления, что оно все это хорошо знает и что это не может быть иначе.

§ 397

Фолук, в своем прекрасном переводе магометанских мистиков и в своих христианских, теистических, отрицательных и полемизирующих с пантеизмом примечаниях к этому переводу, уподобляется скопцу, который как страж гарема выводит и представляет всех его красавиц самым выгодным для них образом, но сам не находит в них решительно ничего хорошего; наоборот, ему эта страсть кажется весьма нелепой, хотя пока что он и не прочь сделать из нее свое ремесло. Или он похож на голландцев, которые печатали все остроумные и свободомыслящие сочинения французов ради собственной пользы, сами не впадая при этом (по выражению Жан Поля) в легкомысленные и смешные острословие и игривость.

§ 398