Введите обвиняемых

– Ваше величество полагает, королева утратила девственность при французском дворе?

Генрих молчит, размышляет, затем говорит:

– Она всегда, заметьте, всегда кичилась передо мной превосходством французов. Думаю, вы правы. Я не верю, что ее девственность отнял Гарри Перси. Он не стал бы лгать. Ложь несовместима с его достоинством пэра Англии. Да, именно при французском дворе ее и развратили.

Считать ли приглашение палача-француза – наверняка мастера своего дела – жестом милосердия, или этот вид убийства просто отвечает жестоким представлениям Генриха о том, как следует казнить королеву?

Наверное, к лучшему, что король ополчился против какого-то неизвестного француза, обесчестившего Анну, иностранца, которого, возможно, уже нет на свете.

– Так это был не Уайетт? – спрашивает он.

– Нет, – отвечает Генрих мрачно. – Не Уайетт.

На этом и остановимся. Однако нужно написать Уайетту, пусть знает: суд ему не грозит.

– Ваше величество, – говорит он, – королева жалуется на свое окружение. Она хотела бы видеть рядом собственных фрейлин.

– Ее двор распущен. Об этом позаботился Фицуильям.

– Вряд ли дамы отправились по домам.

Ему известно: фрейлин в ожидании новой госпожи приютили друзья.

Генрих говорит:

– Пусть останется леди Кингстон, остальные – на ваше усмотрение. Если кто-нибудь согласится ей служить.

Вероятно, Анна не догадывается, что ее все оставили. Если верить Кранмеру, она воображает, будто друзья оплакивают ее, в действительности же они потеют от страха и ждут не дождутся, когда голова королевы упадет с плеч.

– Кто-нибудь согласится из милосердия, – говорит он.

Генрих рассматривает бумаги на столе, словно не понимает, что в них.

– Смертные приговоры. Подписать, – напоминает он.

Он стоит рядом с королем, когда тот обмакивает перо в чернила и выводит подпись на каждом приговоре: квадратные, витые буквы тяжело ложатся на бумагу; твердая мужская рука, когда все слова сказаны.

Он заседает в Ламбете, в суде о королевском разводе, когда любовники Анны умирают: сегодня последний день слушаний. На Тауэрском холме племянник Ричард, его глаза и уши. Рочфорд, сохраняя присутствие духа, произносит прочувствованную речь. Палач начинает с него, довершая начатое с третьего удара. После этого остальные говорят немного. Все объявляют себя грешниками, признают, что заслужили кару, и опять – ни слова о том, за что. Марк, оставленный напоследок, поскальзывается на окровавленном эшафоте, взывает к Божьему милосердию и просит собравшихся за него молиться. Палач взял себя в руки и после первой оплошности всякий раз обходится одним ударом.

На бумаге все завершено. Судебные записи у него, можно поместить их в архивы, уничтожить, потерять, но мертвые тела не ждут. Тела следует сгрузить на повозку и вывезти за стены Тауэра: их можно увидеть, груду безголовых трупов, бесстыдно сплетенных, словно в постели, или словно убитые на поле боя. Внутри крепостных стен с них снимут дорогие одежды, которые уйдут палачу и его подручным, и оставят в одних рубашках. Нетитулованных похоронят на кладбище церкви Святого Петра в Оковах, одного Рочфорда зароют под плитами церковного пола. Но сейчас, когда тела лежат в ряд, без знаков отличия, выходит путаница. Один из могильщиков говорит: пошлите за королевой, она быстро сообразит, какая часть тела кому принадлежит, но остальные, со слов Ричарда, быстро затыкают ему рот. Черствость тюремщиков можно понять, замечает он, они слишком многое видели.

– Уайетт смотрел вниз из-за решетки в Колокольной башне, – рассказывает Ричард. – Он подал мне знак, и я хотел показать ему, что есть надежда, но не сообразил как.

Его выпустят, говорит он, однако не раньше, чем казнят Анну.

Часы, оставшиеся до казни, кажутся бесконечными.

Ричард обнимает его:

– Если бы она правила дольше, то скормила бы нас собакам.

– Если бы мы позволили ей править дольше, мы бы это заслужили.

В Ламбете королеву представляют двое поверенных, от имени короля выступают доктор Бедилл и доктор Трегонвелл, а также Ричард Сэмпсон, королевский советник. Кроме них, присутствует он, Томас Кромвель, лорд-канцлер и другие члены совета, включая герцога Суффолкского, чьи семейные дела так запутаны, что ему пришлось изучить некоторые разделы канонического права, которые его светлость проглотил, как дитя глотает микстуру. И сегодня Брэндон сидит, гримасничая и вертясь в кресле, пока священники и судейские подробно разбирают обстоятельства дела. Они приходят к выводу, что в суде обойдутся без Гарри Перси.

– Не понимаю, как вы умудрились не добиться его согласия, Кромвель, – говорит герцог.