Вверх по течению Стикса. Книга нахождения

Я не случайно сменил точку отсчета на повествование от третьего (или даже второго) лица. В миг, когда ты открываешь глаза уже после смерти, эти самые глаза кажутся принадлежащими кому-то иному. То повседневное ощущение себя, в прожитой жизни привычное до незаметности, не может собраться заново по ее окончании. Кажется, что тело подменили глиняной куклой, заготовкой, големом. Однако быстро выясняется, что ты гораздо более безвещественен. Ты пытаешься осмотреть себя, но не можешь направить на себя внимание. Всё смещается и ускользает под его лучом. Лишь нечто смутное улавливается периферией зрения, и совсем непонятно: это фантомная память о старом теле и тебя на самом деле нет? Или это твое новое тело и просто теперь тень – максимальная телесность, которую ты способен удержать?

Но приходит новая волна тьмы, и оба этих вопроса теряют важность.

Пробуждения слишком быстротечны и мало что позволяют понять. Каждый раз ты будто шахматный король, очнувшийся после мата и тщетно созывающий свою армию, но уже нет ни фигур, ни клеток, ни света, ни тьмы, ни полей, ни правил. Привычное измерение изогнулось, вывернулось наизнанку и схлопнулось так, что ты сейчас с иной стороны вселенной, ставшей тесной коробкой, внутри которой опрокинутая теснота и мрак, набитые неупокоенным присутствием, незримо прикасающимся к тебе. И, собственно, всё, что тебе доступно на уровне чувств – вот это улавливание скрежета чужих тревог, готовых высосать тебя через твое же внимание.

Свалка таких же заброшенных и позабытых фигур, убранных с доски. Сколько вас здесь, а?

В каком-то из пробуждений душа мерцает чуть светлее, и становится видно, что всё улавливаемое чужое присутствие – это только твои колебания души. Никого нет в этой пустыне духа. И сначала это знание приносит тебе облегчение и радость, но затем оборачивается печалью. Сколько еще предстоит проплыть в этом одиночестве, путая лица и времена?

В череде пробуждений вдруг оживает контроллер непрерывности и бросает новое семя сомнения: «Что, если память покинет меня? Кто проснется в следующий раз? Буду ли это я?» Теперь каждое новое пробуждение начинается с ревизии памяти. Всё ли я помню? Не потерял ли что, пройдя сквозь очередную стену черноты? Но память зыбка и обманчива – и ты похож на ребенка, строящего замок из песка на берегу моря. Мутная пена подъедает то тут, то там, и надо возводить себя вновь, иначе как ты найдешь себя, когда очнешься опять? Море сровняет любой выступ, надо постоянно обгонять его, и потому все молитвы сжимаются всего до двух слов: «Вечная память, вечная память, вечная память…»

Волна беспамятства отступает в очередной раз. Я замечаю, что тьма вокруг неуловима преобразилась, словно сменила состав. Проявляется купол неба и медленно, как сценический механизм, разворачивается и наводит новый фокус. Горизонт постепенно светлеет, пока вдалеке не становится виден пылающий до неба костер. Его искры уносятся в ночь. Это бог? Или это я, уносимый всё дальше в черный космос, чтобы окончательно остыть в нем? Пламя молчит и исчезает во тьме…

…но не пропадает насовсем. Очнувшись, я нахожу себя рядом с костром. Он почти полностью отдал свой свет наверх и теперь остывает. Там, в вышине, искры замедлились, зависли и стали звездами. Я вижу ожившее небо. Оно словно дышит этими звездами: точки зажигаются и гаснут, чтобы появиться в новых местах. Это бесконечное красивое перетекание света вселяет покой и уверенность.

Но главное – приливы тьмы более не растворяют в себе весь мир. Пусть иногда звезд становится мало, но они не исчезают полностью. Космос над головой продолжает дышать, и невидимая сила помогает мне медленно плыть под огромным звездным куполом. Я чувствую, что звезды действительно живые, что они неравнодушны ко мне. Каждая из них – это квант внимания, вспыхнувший и летящий ко мне со скоростью света.

Прах к праху. Миллиарды лет назад невесомая пыль собиралась в планеты и звезды. Наэлектризованные частицы вещества притягивались друг к другу в пустоте, достаточно им было оказаться рядом, смыкались в плотные сгустки и наматывали на себя окружающее пространство, чтобы собраться затем в небесные тела. Я чувствовал, что плыву под действием похожей гравитации – и, в общем-то, догадывался, кто есть точка притяжения. И когда я однажды открыл глаза и почувствовал взгляд, присутствие, а затем разглядел очертания фигуры в балахоне, то совершенно не был удивлен. Меня, скорее, поразило то, что мир вокруг стал не то что бы более светел, но более отчетлив, осмысленен, крепок. Как будто добавилась незримая несущая колонна в опору мироздания. Собственно, так оно и было, понял я по прошествии времени. Создавать из небытия мир и хранить непрерывную память о нем гораздо легче, когда ты не один.

Я по-прежнему не мог уловить лица, даже когда тень в овале капюшона становилась не слишком густой. Но мне достаточно было того, что я услышал слова:

– Проснись, проснись! Вещь тяжелее слова…

– Слово тяжелее мысли, – закончил я.