Ввод в строй

Наверно, метельные струи уже прорывают сзади самолета маленькие выемки в свежевыпавшем снегу. А впереди лишь ровное белое поле да торчит, закрывая его добрую половину, круглое темное кольцо моторного капота. И на аэродроме не видно никаких следов от самолетных лыж-Митя будет взлетать первым. Только еще раз опробует мотор...

Самолет вдруг затрясло, двигатель зловеще чихнул.

Мелькнуло: опережение зажигания! И левой рукой Митя подвинул голубоватый рычаг. Мотор перестало знобить, он заработал мощно, уверенно. Однако Митя особенно придирчиво продолжал его прослушивать, меняя режимы то резко, то плавно. Знал, что все время думает об отце, и не хотел по рассеянности допустить какую-нибудь ошибку. Наконец перевел двигатель на малые обороты, выбросил руки по обе стороны кабины...

Техник с мотористом сразу же нырнули под крылья "ишачка", убрали тормозные колодки от носков лыж и снова вернулись к консолям крыльев. Надо было еще немного покачать самолет, чтобы освободить полозья лыж, похожих скорее на сигарообразные поплавки гидропланов, - могли ведь примерзнуть, пока опробовался мотор.

Митя машинально рулил в сопровождении моториста. Вдруг каким-то невероятным, даже призрачным показалось это письмо инженера Дегтярева. И сразу захотелось вынуть его из планшета, убедиться... Ведь еще вчера Митя прикидывал возможные сроки возвращения отца, собирался давать вторую телеграмму. Но что-то его не пускало, он все откладывал, да так и не отправил.

Потому что как только приходила мысль о несчастье, он тут же себя и одергивал. Неужели предчувствовал?

Нет, если и теперь не может поверить, уж тогда-то тем более!

Митя продолжал рулить, не думая о предстоящем вылете, пока едва не напоролся на флажки у линии предварительного старта. Лишь тогда заставил себя сосредоточиться на задании. И в голове снова зазвучал голос Левшина: "Лейтенанту Ледневу полет в зону номер пять для выполнения семнадцатого упражнения..."

Вот и взлет. Самолет заскользил по снегу. Все быстрее, быстрее. Темное кольцо капота начало наклоняться, постепенно открывая летное поле. Наконец встало привычно по горизонту... Впившись взглядом в контрольный ориентир, которым на этот раз ему служила башенка приангарного здания, Митя строго держал ножные педали, не позволял машине сойти с прямой. И всем телом ощутил отрыв. Тотчас на глазах у него ожил капот - полез было вверх. Но Митя двинул ручку вперед, заставил "ишачка" еще немного пронестись над самой землей, чтобы набрать запас скорости, не уйти в полет безоружным перед любым порывом ветра. Лишь убедившисьскорость достаточна, Митя разрешил "ишачку" нацелиться в небо: начал набор высоты.

И сейчас же опять ушел в мысли об отце.

Вот вспомнилось, как еще совсем маленьким, еще в Петрограде, наверно в начале первой мировой войны, он тихонько пролезает под стульями. Зачем? Его уложили спать, но он знает: сейчас папа будет играть на рояле, а мама - петь. И Митя хочет послушать. А чтобы пробраться в гостиную, где стоит рояль, надо вылезти из кровати, пройти через переднюю, неслышно прошмыгнуть под стоящие у стены стулья и под ними проползти к роялю, задача вполне по силам пятилетнему Мите.

Там уж можно свернуться калачиком, натянуть на ноги длинную ночную рубашку и... слушать. Тогда еще мама любила отца (а как можно не любить его?), и Митя ее любил. Она прекрасно пела. Особенно нравилась Мите "Колыбельная" Чайковского: "...не буди ребенка, пронеситесь тучи черные сторонкой..." - под нее так радостно засыпалось!

А потом, уже в Москве, Митя нередко просиживал целые вечера подряд, слушая игру отца. Сонаты Бетховена сменялись этюдами или полонезами Шопена, "Картинками с выставки" Мусоргского... Отец, обладая абсолютным слухом, легко перелагал для рояля симфонические произведения.

В детстве Митя, опять-таки стремясь во всем подражать отцу, учился играть на рояле. И даже исполнял уже в четыре руки с отцом "Лесного царя" Шуберта. Мите так нравилась в этой пьесе особая близость сына с отцом... Но с тринадцати-четырнадцати лет Митя увлекся общественной работой, целые дни пропадал в школе. А к музыке стал относиться как к помехе в более важном деле. Отец, наверно, огорчался, но виду не подавал...

Митя вспоминал, вспоминал...

Набирая высоту, безотчетно отметил: пройден перекресток дороги, показалась та самая излучина Москвыреки... И когда "ишачок" очутился над нужным ориентиром, для Мити словно сигнальный звонок прозвучал - он взглянул на высотомер и убедился: заданная высота достигнута одновременно с выходом в зону номер пять.

Вспышка профессиональной гордости оторвала Митю от тягостных раздумий. К тому же он как бы всей спиной ощущал нацеленный на него с аэродрома бинокль Левшина. Да, несмотря ни на что, лейтенант Леднев должен хорошо выполнить последнее упражнение ввода в строй.