Джейк Джонс

ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ?

Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Памяти моего папы

Jake Jones

Can You Hear Me?

A Paramedic’s Encounters with Life and Death

All rights reserved

First published in Great Britain in 2020 by Quercus

Перевод с английского

Марии Зубовой и Анны Лобановой

© Jake Jones 2020

© М. В. Зубова, перевод, 2020

© А. В. Лобанова, перевод, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Пролог

Машина скорой помощи уже проехала полпути до больницы, и тут Сэмюэль поднимает ногу и высовывает ботинок в окно.

Дело происходит вечером, погода сырая, улицы сочатся раздражением, наш шофер петляет сквозь плотный трафик и включила сирену на полную мощность. Но для этого района мигалки и сирены — не новость, и никто не задерживает на нас внимания. Разве что кто-то замечает эту ногу.

В салоне с Сэмюэлем находятся два медика и полицейский. Мы ничего не можем поделать с торчащей конечностью, потому что мы изо всех сил стараемся не дать Сэмюэлю упасть с койки. Он напрягает мышцы, извивается, хватается за все вокруг и стонет. Он — как рыба, вытащенная из воды, как дергающийся кабель под током.

«Все хорошо, приятель. Тебе ничего не грозит».

Мы вот-вот восстановим работу его сердца. Когда мы тронулись, он был спокоен, его охватило нечто вроде ступора. Но сейчас мозг проснулся и столкнулся с ощущением, что его в чем-то обманули, и теперь пациент брыкается, вертится, утыкается лицом в пол. И пытается выбраться из машины по частям, по одной конечности.

Ступня еле пролезает в окно, практически бойницу, мелькающую над койкой. Попасть в него ногой — большое достижение даже для мужчины в расцвете сил.

И уж тем более для Сэмюэля, который пятнадцать минут назад был мертв.

Пожилая затворница серьезно больна, но отказывается от помощи

Стоит только открыть дверь — он тут как тут. Кислый, сладковатый, затхлый, он струится во внешний мир по коридору. Обжигает ноздри и оседает на задней стенке гортани, как порошок.

Стараемся дышать неглубоко.

ЖЕНЩИНА, 74 ГОДА, УПАЛА БЕЗ СОЗНАНИЯ

Больной всегда без сознания. Это прописная истина для телефонных звонков в скорую. Даже если пациент позвонил сам, он всегда без сознания.

Мы приближаемся к квартире. В дверном проеме кружатся мухи. Вонь сгущается, разворачивается, охватывает нас. Она состоит из разных слоев, у нее есть текстура. Она осязаема, она присутствует в помещении, как силовое поле. Действует, как химическое оружие.

На заднем плане — застарелый запах сигаретного дыма. Въевшийся в стены за многие годы желтушный туман сочится наружу, как будто у дома эмфизема. За ним пробивается влажный дух застоявшегося пота, прогорклого, как масло, месяцами копившегося в вялых складках немытого тела до раздражения кожи. Затем нас, словно злая усмешка, встречает вонь прокисшей мочи, напоминающая бражку, сахаристая и кислая, как уксус. И наконец, самый острый из них, тошнотворный результат несварения желудка, едкий, гнилостный дух, почти что осязаемый на вкус: диарея.

Отключиться от этих запахов невозможно.

— Заходите, ребята. Спасибо, что приехали.

В дальнем конце коридора показывается лысая голова. Еще кто-то не спит в эту рань.

— Это моя соседка снизу. Ей плохо.

Мы заходим в квартиру. Ковры вытерты и сбились в складки, под ними виден бетон. Пол замусорен смятыми письмами из домоуправления, рекламой доставки пиццы, обертками от продуктов и салфетками. Желтые обои отклеиваются по швам, а на стыках стен и потолка плотная сетка паутины, нагруженная пышными комьями пыли. Пожарная сигнализация пищит: «Би-и-ип! Замените батарейку!» Каждые сорок секунд: «Би-и-ип!»

— Как ее зовут?

— Маргарет. Пегги.

Комната освещена единственной голой лампочкой без абажура, но ее перебивает более яркий свет огромного телеэкрана. Он царит посреди комнаты, как монарх при дворе, и из него разноцветным водопадом льются сцены жизни, какая могла бы быть и у Пегги, если бы все обернулось иначе. Звук приглушен до непрекращающегося монотонного бормотания.

Рваные занавески висят под подоконником: карниз оборвался, не в силах больше выдерживать их вес. Стены совершенно лишены декора: ни черно-белого свадебного фото, ни снимка внуков в школьной форме. Ковер в этой комнате не виден, а осязаем: когда мы входим в дверь, подошва пристает к нему, как вьетнамки к мокрому песку.

У Пегги не так много мебели. На небольшом журнальном столике в коричневых кругах от кофейных кружек стоит стеклянная пепельница, переполненная окурками, крошками табака и заплесневелыми остатками мандаринов и других фруктов. В кружках опивки, покрывшиеся коркой, на полу валяются остатки пищи: стаканчики из-под йогурта с колониями синей плесени, жирные обертки, кишащие мухами и опарышами.