Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Диван разваливается и пытается сложиться, из протертой обивки торчит поролон, изначальный цвет уже не разобрать. Вокруг этого одра на расстоянии вытянутой руки стоят пять или шесть ванночек из-под мороженого, при виде которых становится ясно, откуда исходит неотвязная вонь: по-видимому, каждая из них наполнена мочой.

Посреди дивана сидит Пегги. Руки и ноги вяло торчат в стороны, но глаза упрямо смотрят перед собой.

– Доброе утро, Пегги. Кажется, вам нужна помощь.

* * *

Любая профессия окутана некой мифологией. Вокруг нашей профессии есть некий ореол приключений, но не позволяйте ему ослепить вас. Не всегда разноцветные мигающие огоньки означают, что рядом дискотека.

Возможно, «скорая помощь» звучит захватывающе. Пугает и завораживает одновременно. Гонки по пробкам, непредсказуемость, несчастные случаи в общественных местах, кровь. Неуловимый привкус опасности и увлекательных приключений.

Это видно, когда люди спрашивают, чем я занимаюсь. Отвечаешь: «Я – фельдшер[1]», и они приподнимают брови и чуть-чуть наклоняют голову вправо:

– Ух ты!

И вот уже ты на несколько секунд, совсем ненадолго, стал немного интереснее.

– Никогда бы не смог этим заниматься…

Не думаю, что все представляют себе постоянный прилив адреналина. Но всех занимают сюжеты о беде и спасении, тем более сюжеты из жизни, приправленные узнаваемыми подробностями.

Легко угадать, каким будет следующий вопрос. Тяжелые события в жизни людей, с которыми никогда не придется столкнуться, вызывают у всех прилив интереса в смеси с чувством вины. Поэтому, конечно, все спрашивают:

– А какой самый страшный случай в твоей практике?

Задавая этот вопрос, люди хотят услышать ужастик по сходной цене. Они хотят услышать про мужчину, который отрезал себе ладонь механической пилой, или про девочку, у которой торчит из глаза ручка. Чем страшней, тем лучше. Идеально, если в рассказе фигурирует огромная лужа крови. Люди с удовольствием слушают истории об оторванных конечностях и бурно ахают, услышав о выпадающих внутренних органах.

Чего они точно не хотят, так это рассказа, как тридцатичетырехлетняя пациентка со второго этажа с заболеванием двигательного нейрона, лежа на кровати для лежачих больных, вместе с мужем разыгрывает сценки, чтобы отвлечь двоих детей. Или как пожилая дама пытается побить мужа тростью, потому что теперь ей кажется, что в дом проник грабитель, а он удерживает ее за запястья и утирает слезы о плечо, об рукав идеально выглаженной рубашки. Это неправильные «страшные вещи». Все это слишком близко, слишком грустно, слишком жизненно. Драки со стрельбой случаются где-то там: на экране, в новостях, в трущобах. Но деменция может поразить вашу маму.

И решительно никто не хочет услышать, как нам пришлось извлекать женщину из ее собственных экскрементов.

* * *

Пегги похожа на злую ведьму из сборника сказок, выпущенного двадцать лет тому назад. Ее волосы – как старый пеньковый канат, отдельные пряди желтые, как куркума. Лицо – цвета засохшей на солнце овсянки. Кожа свешивается тяжелыми крупными складками, из них упрямо выглядывают бусинки глаз.

– Мне не нужна ваша помощь.

– Почему, Пегги?

– Мне не нужна ваша помощь.

Она бормочет эти слова, как будто передает послание, затверженное наизусть. Только непонятно, от кого оно и кому адресовано. Если она и была когда-то злой ведьмой, то все ее коварные планы давно пошли прахом. Хотя она по-прежнему способна напугать ребенка, заблудившегося в лесу и забредшего к ней в хижину.

– По-моему, у вас нет выбора, Пегги. Мы не можем вас так оставить. Почему нам нельзя вам помочь?

Она пытается защитить себя: протягивает руку к своему другу – пульту от телевизора – и делает звук громче. Затем роняет руку на колени. Под ее ногтями, напоминающими птичьи когти, черные каемки.

Мы поворачиваемся к соседу.

– Что произошло?

– Я шел на работу. Я тоже работаю посменно, как и вы. Услышал, что она кого-то зовет. Дверь была открыта. Я не знал, что увижу в квартире. И обнаружил Пегги.

– Как долго она могла пробыть в таком состоянии? То есть… Кто-нибудь ее навещал?

– Я с ней виделся только один раз. Два месяца назад. У подъезда. Она тогда была не такая, она ходила. Никогда не был у нее дома.

Ясно одно: Пегги в западне. Вероятно, процесс начался, когда она от усталости или слабости – может быть, заболела, может быть, махнула на себя рукой – прекратила выполнять функции, необходимые для нормальной жизнедеятельности. В попытках облегчить себе жизнь она сузила мир до пределов досягаемости: что входит в организм, что из него выходит и чем отвлечь мозг. Но теперь запас мандаринов и йогурта закончился, контейнеры с мочой переполнены, и она тонет в протекающей наружу смеси собственных отходов.

– Вы можете подняться с кресла, Пегги? Можете встать и дойти до ванной?

– Могу.

– Покажите нам, пожалуйста.

– Нет.

– Почему?

– Я смотрю телевизор.

– Что вы смотрите, Пегги?

Не отвечает.

– Что вы будете есть?

Не отвечает.

– Какой сегодня день недели, Пегги? Какой сегодня день?

Не отвечает.

– У вас есть семья, Пегги?

Не отвечает.

– Может, кто-то из друзей живет неподалеку?

Не отвечает.