Вы слышите их?

Но вдруг: Прислушайтесь… точно удар в спину вывел его из транса… Он выпрямляется: Что еще такое? Что случилось? — Это нечто… — Ах, опять это? Этот смех?.. — Ну, не смех как таковой… смех сам по себе ничто… Да, действительно, ничто… я рад это от вас слышать… — Сам по себе — ничто, но здесь есть… Я знаю, это неразумно… это противоречит здравому смыслу… — Да, противоречит здравому смыслу. И вы погружаетесь в это, вы этим тешитесь, не хотите из этого выйти… Какая потеря времени… Какая трата энергии… Ведь нет же ничего. Ну, ничего. Вас повергает в ярость ничто. Пустота. Воздух. Вы сражаетесь с пустотой. Он наклоняется вперед с выражением зрелого, опытного человека, который беседует с подростком: Ничего, поймите. Вам достаточно сделать так… его крупная рука отметает воздух… и все исчезнет, ничего пе останется: детский смех. Они забавляются. Вот и все. Дети-которые-забавляются. Только и всего. И ничем иным быть не может. Не надо искать в этом ничего иного. Этот смех таков, каким вы его делаете. В нем будет то, что захотите вы. Право же, я пе могу вас понять. Оп оборачивается к окну, словно призывая па помощь… Бейте в набат, созовите, допросите тысячи здравомыслящих людей, людей нормальных, и все до одного, слышите, все до одного скажут вам, что это бредни, чушь, о которой и говорить не стоит… уверяю вас, не стоит… это нелепо, недостойно… Объясните-ка мне лучше… Вот тут есть о чем призадуматься… Почему после стольких лет… вы же помните… после стольких лет безраздельного поклонения… всем этим мраморным колоннам в лучах медового света, всей этой божественной гармонии, этим золотым сечениям, вдруг стало ясно… вдруг обнаружилось, что существует это… что есть и в этом…

Он послушно кивает головой, он покорно позволяет увлечь себя, вложив свою потную ручонку в сжимающий ее сильный кулак…

Он останавливается, подставляя себя нежной ласке золотых лучей, изливаемых полированным мрамором, округлыми, полными надежности, покойного довольства линиями статуй…

И он тоже полон, умиротворен, он погружается в сладкую истому. Он слышит странно резонирующий, словно бы доносящийся откуда-то издалека, металлический голос, решительные, взрослые интонации.

Отяжелевшая голова, словно подвижная голова куклы, клонится книзу, болтается, как если бы она была прикреплена к его туловищу гибкой металлической проволокой… — Да, вы правы, это поразительно… на протяжении стольких веков… подобное затмение вкуса…

Вкуса? Действительно, вкуса? Мы пе ослышались? Вкуса. Да, вкуса… сложив губы трубочкой, нелепо округлив рот, он проронил это: круглое, скользкое… вкус… Вот умора. Лопнуть можно.

Он вдруг пробуждается… — Нет, язык подвел меня, не знаю, как у меня вырвалось… я думал о другом… Вы отлично знаете, дело не в этом. — Не в этом? гладкое и округлое, шелковистое, благоуханное, душистый горошек, старинные вазы и крахмальный перкаль, доколумбовы скульптуры с их чистыми линиями, наивной и ученой прелестью?.. Люди благородного происхождения с первого взгляда понимают, куда попали… малейшая погрешность, и их коробит, они отворачиваются, фу, какая гадость, затыкают пос… какое чудовищное соседство, надо же было пасть так низко… Действительно, с твоей стороны было ошибкой употребить эго слово… Даже в вашей среде «вкус» скомпрометирован… одно из слов… вроде «хорошего тона»… которые только и годны что для загадок: назовите слово, указывающее, что тот, кто его употребил, не обладает качеством, им обозначаемым? Не знаете? Так вот, это слово — вкус, ха-ха… — Хватит. Прекратите ваш дурацкий смех. За кого вы меня принимаете? Что за комедия? Вам отлично известно, что дело не в этом. — А в чем же?.. С тупым видом, раскачиваясь, сунув в рот палец… Скажи же нам… Он кричит: Все дело в силе, в отваге, в остроте, в динамизме, в энергии… Не важно где… как… агрессивность… разрушительная мощь всегда и везде… и в современном искусстве… как бы оно ни называлось… оп-арт, поп-арт… я готов принять… но пусть это будет искусство, подлиннее искусство…

Подлинное? Искусство? Час от часу не легче, Искусство. От Харибды к Сцилле. Искусство. Ай-ай-ай… Искусство… Широко разверстый рот, и из него вылетает огромный шар, надутый восхищением, благоговением… Вытянувшись в струнку, вперив взор… напялив потомственную ливрею… вышколенный с пеленок, чтобы служить мэтрам… гордый возможностью показать простолюдинам, на которых это производит впечатление и которые покорно следуют за ним по огромным, украшенным лепниной дворцовым залам, мимо высоких окон, глядящих в парк, ярких картин, изображающих подвиги доблестных героев, славных завоевателей, святых мучеников за веру…

Он одинаково почтителен и заботлив со всеми, кто заслужил здесь место в силу ли богоданных прерогатив или достоинств, дарованных высоким рождением.