Выбор

- Как можно! Что ты! Только ты и я. И больше никто и никогда. И не дай Бог, чтобы Вассиан что проведал! Понимаешь? Ради него! Ради державы! Ради Господа Бога, молю, умоляю тебя, придумай, придумай как!

Часть пятая

Год был тысяча пятьсот двадцать пятый, ноября девятый день.

Ей донесли, что на государеву половину прибыл гонец с известием, что тот завтра будет - ныне заночует в Яузском Мытище. К ней же никаких вестей опять почему-то не было. Велела, чтоб сбегали и привели посланного, сама расспросит, как он там, в добром ли здравии. Но оказалось, что гонца уже нет, и куда он подался, никто не знает.

Однако готовиться к встрече там, слава Богу, уже начали: бегают, прибираются.

"Ладно! Завтра - уже завтра. Дотерплю".

Тоже стала готовиться. Сама вместе с ближней боярыней Анной Траханиот сходила в чулан, где хранилась белая казна, сама отпирала ключом ароматно пахучие кипарисовые сундуки и выбирала на завтра себе сорочку, которая бы особо ему понравилась. Вынула две: червчатую из тафты, рукава низаны жемчугом, и белодымчатую кисейную в золотых звездках. И пояски шелковые нижние и верхние приготовила. И волосник брусничный, обшитый золотом и серебром, который очень ему нравился. И простыни коленные - три бязевых, три полотняных. И две его сорочки расшитые. Порты миткалевые.

Затем призвала свою стольницу и велела, чтобы не забыла на завтра ни одного из его любимых послебанных кушаний: присола стерляжьего, визиги под хреном, икры белой рыбицы, прикрошки тельной и, главное, кальи, кальи: похлебки из паюсной икры с огурцами.

- А в мыленку, значит, моченой морошки, яблок моченых, взвар... сюда не забудь еще вишни в патоке, пастилы...

Немолодая дебелая стольница с ямочками на пухлых щеках согласно кивала и широко улыбалась.

- Не заботь ты себя! Не заботь! Рази я когда сплоховала, что позабыла?

- Нет. Но мало ли... Ладно, ступай. Кликни Евдокию!

Евдокия Мансурова, или, как называла ее вся челядь, Мансуриха, и Анна Трахниот были самыми близкими ее боярынями, почти подругами. Почти потому, что, как она их ни любила и как бы ни доверяла им, она была великая княгиня, жена государя и сама государыня всея Руси, а они всего лишь служили ей, были служанками, и если сами поверяли ей чуть ли не все свои тайны, включая отношения с мужьями, то она этого не могла сделать, не имела права открывать очень и очень многого. Они это отлично понимали и в недозволенное никогда не лезли, хотя служили ей более десяти лет уже совсем не по должности, а из любви к ней, очень искренней и преданной.

Нынче, как всегда, поручила Евдокии, конечно, готовить завтра к его приезду мыленку.

Потому что главное супружеское меж ними, особенно после разлук, уже который год лучше всего свершалось именно в ее мыленке. Только для этого надо было раскалить каменку так, чтобы жар был добрый, но не пек, не палил он не переносил пекла. И травы в сено, которым устилали полок, она подбирала такие, что он всегда с удовольствием тянул их горячий настой носом, улыбался и все допытывался, что, кроме чабреца, липы и полыньки, она еще подкладывает. А она многое перепробовала, прежде чем нашла основное. И все время еще что-нибудь добавляла-меняла, чтобы всякий раз было и то, и что-то новенькое, чтобы он опять удивлялся, и радовался, и нахваливал ее. И пол в ее мыленке по сторонам усыпали не только рубленым можжевельником, как у других, но и вереском, и калганового корня маленечко добавляли. И пар она всегда поддавала вперемешку то ячным пивом, то ячным квасом с добавлениями мяты, настоев ромашки или лаванды, которую привозили крымские купцы-татары. И веники у нее были только кунцевские или раменские и только купальские, самые налитые всеми соками, ласковей которых и придумать ничего невозможно. Это он так однажды сказал: "ласковей и придумать невозможно!"

И хотя Евдокия, отвечавшая за мыленку, тоже уже назубок знала, что велеть истопникам и прислужникам, за чем проследить особо, что особо проверить, она все равно всякий раз с восторженным любопытством ждала, чем же еще измыслила неистощимая княгиня удивить, обрадовать, ублажить своего ненаглядного мужа.

- По мыленке все! Амефис-то с тобой?

Евдокия кивнула, достала из потаенного нутряного кармана душегреи квадратный пузатенький серебряный медальон, раскрыла его и положила на стол перед Соломонией. Там поблескивала кучечка похожих на песок лиловатых крупинок, в которых сверкали два граненых лилово-фиолетовых камешка: один в полногтя примерно, другой чуть меньше.

- Целиком и глотать?

- Камушки да. И запить чем угодно холодным. А толченый размешать в квасу или взваре, без разницы.

- Накануне?

- Чтоб настоялось.

Соломония положила переливчато сверкавшие камешки в правую ладонь. Евдокия налила ей из стоявшего на столе длинноносого оловянного кувшина в оловянный стакан клюквенного морса. Соломония улыбнулась, решительно выдохнула воздух и отправила камешки в рот.

И, сглотнув их, запила.

- И толченый оставь!

* * *

Он заметно похудел, и тело было какое-то очень белое и рыхловатое, не как прежде. Она очень удивилась - это за два-то месяца!