Выбор

Однако в Москве сказке Даниила верили мало. Потому что слухи разносили совсем иное, фантастическое и страшное о содеянном над бывшей государыней и о ее нынешнем состоянии и содержании в монастыре. И желающих повидать ее с каждым днем становилось все больше и больше... И ладно бы только из знатных, из лично ее знавших (брат Василия Юрий и тот под покровом темноты наведался!) из властей духовных и государевых служителей, но и самый простой московский люд, который зовется черным, и, конечно же, многочисленные нищие и убогие, живущие Христовым именем, и те теперь ежедневно толпились у ворот Рождественской обители и просили пропустить их к безвинно страдающей страстотерпице великой княгине государыне всея Руси Соломонии-Софии. А в воротах уже поставили стражей в тягилях и с саблями, и черный люд они, понятное дело, не пропускали, а те тогда просили хотя бы передать какой-нибудь гостинец. Один мужик принес даже клетку с живой лебединой парой - сказал, что она поймет, кому сей намек. А ветхая старуха передала дивной красоты и пушистости кота, ласковей которого, сказала, нет во всем свете. "От себя оторвала, чтоб утешал-успокаивал". Много чего было. И деньги, алтыны да полтины потекли в монастырь рекой, а от богатых и суммы давно уж тут невиданные.

Знатных и людей достаточных никто в воротах, конечно, не останавливал, и она с каждым днем все яснее видела, как много людей потрясены случившимся, совершенно искренне печалятся и любят ее. Думать никогда не думала, что так ее любят, и невольно сему все заметнее радовалась.

А в этот день, на Николу зимнего, Вассиан принес новое известие: Василию, оказывается, уже сыскана новая невеста - дочь покойного князя Василия Глинского, племянница изменника Михаила Глинского, сидящего в темнице, Елена. Ей всего пятнадцать лет, но она уже в теле, весьма смазлива и проказлива, воспитана как латинянка. Будто бы был уже даже сговор, и Василий очень торопит с венчанием, но пока это держится в секрете; чего-то опасаются.

- Меня не зовет, не принимает, несмотря на мои просьбы.

"Конец окончательный!" - сказала сама себе Соломония, ожидавшая именно такого известия. Но думала при этом не о своем конце, а о его.

И опять пожалела его.

А дней через десять о новой женитьбе великого князя знала уже вся Москва. И все обсуждали теперь не только горькую судьбу Соломонии, но и эту новость, и эту Глинскую, и вновь и вновь великого князя. Почему выбрал столь юную? Ведь разница в целых тридцать лет. Стало быть, больно сильно глянулась, больно, сказывают, телом зазывная, а лицом ничего особенного, с Соломонией не сравнимая. Но седина, известно, в голову - бес в ребро; не иначе как изошел плотью государь, коль забыл всякий стыд и совесть и не боится Бога. Митрополит же во всем ему потакает, потому что "карманный".

Большинство по-прежнему понимало все это только так и гневно осуждало Василия.

Но росло число и тех, кто рассуждал, что митрополит в своей сказке тоже прав: государству русскому происходившее позарез необходимо, ибо, как ни хороша прежняя государыня российская, потомства от нее определенно не будет, коль двадцать лет не было - жалко, конечно, ее, - но что поделаешь...

Теперь Соломония спала совсем мало: отмолится, ляжет, поначалу сразу уснет, но вскоре непременно пробудится, - как-то забыла погасить у изголовья свечку, пробудилась, а она почти и не убавилась, - значит, спала совсем капельку, - однако голова ясная и думы, думы, воспоминания. Не понимала, как он сам-то решился на это. Ну ладно - обуяло. С ней же тоже это бывало, а толку... Но если правда вдруг получится? Если дело и вправду в ней?.. Мысль пришла не впервые, но впервые обожгла - она даже крепко зажмурилась, потом прижала веки пальцами так, что им стало больно, хотя в келье и без того было темно, еле теплилась лишь красная лампадка у образа Богоматери, но ей казалось, что полная-полная чернота как-то оградит ее от этой обжигающей мысли. В самом деле, почему она уверовала, что дело в нем, когда многие говорят, что всегда в бабах? Мало ли, что слаб,- не от этого же зачатие, а от нее. Но тогда он совершенно прав, что решился наконец. Надо бы, наверное, и много раньше. И ей самой надо бы давным-давно додуматься, самой предложить...

"Что? Господи, вразуми!.. За что мне все это? чем провинилась пред тобой?! Что делала не так? Почему не дал Ты мне дитё? как определил иметь его всякой женщине - жене? За что обрек на эти несчастья?.."

Споткнулась на этом слове, остановив на мгновение скачки мысли, и стала слезно виниться:

"Прости! Прости, Господи, за ропот мой глупый! Вовсе глупый! Сделал меня великой княжной. Государыней! К каким делам приставил, столько счастья великого видела, а я дура!.. Знаешь же, всем нам всегда всего мало. Прости, грешную! На все Твоя воля! Винюсь! Прости и помилуй!"

Сползла с топчана, стояла перед образами на коленях на холодном дощатом полу в одном исподнем и читала молитвы, а красная лампада почему-то разгоралась все ярче, ярче, и глаза Пречистой и венец на ней и глаза Младенца вроде бы вспыхивали, жили, глядя на нее...