Открылась перед ними улица красных фонарей. Народ праздничный, взволнованный, не по-ночному бодрый. Потоки людей в две стороны. Двери настежь. Музыка гремит, пиво венское рекой, хохот раскатами. Вправо и влево – переулки. Там еще веселее.
Фрау Бертина свернула во второй левый переулок и стукнула в неприметную дверь. Отворилась дверь сразу, вроде за нею кто-то стоял. Тяжеленная дверь, но отворилась легко, без скрипа. За дверью – дама сдобная, черные чулки – до самого ног перекрестья, в страусовых перьях дама. Расцеловалась фрау Бертина с дамой в перьях, а Руди даме сообщил доверительно, что нет его тут.
Она и поверила.
Насте снится Мессер. Строгий и сухой. Хорошо Мессеру, пошел в банк: дайте три чемодана денег! Жаль, что Настя не чародейка, а всего лишь ученица чародея. Кроме того, она – ученица укротителя чародеев, их повелителя. Но ученица она начинающая.
Открыла глаза. Внизу – шелестит ночной Париж. Смотрит Настя в стену, фиолетовым заоконным светом разукрашенную. Что предпринять? Поворачивается на другой бок и снова засыпает. Ей не снится сегодня большая белая пушистая собака. Ей снятся волки. Волки гонятся за ней по лесу. У главного волка – человеческая голова. Это сам товарищ волк Сталин. И тут же приемная Сталина. И волки больше не гонятся. Она сидит и ждет вызова. Сталинский секретарь товарищ Поскребышев собрал сталинские рисунки… Вот если бы у Насти были сталинские рисунки… Волки и чертики… Она бы продала на аукционе… Сталин в живописи, прямо скажем, – не Пикассо, но денег бы дали за сталинские рисунки… А если бы у нее была картина Пикассо…
Вау! Отскочил сон, как предохранительный рычаг гранаты РГД-33 под действием боевой пружины. Настю аж подбросило на старинной скрипучей кровати: есть решение! Чем, собственно, она хуже Пикассо?
За неприметной дверью оказался темный узкий переход, еще дверь, поворот и лестница вверх, и еще одна дверь. За этой дверью – лабиринт красной парчи, золотых кистей, турецких кожаных диванов и мягкого красного мрака. Почему-то именно так Руди в своем воспаленном воображении представлял гарем султана турецкого.
Тут сразу теряешь ориентировку. Тут нет окон, тут нет прямых углов. Тут из одного овального зала переход в другой, а из него – коридоры еще куда-то и еще. Тут все мягко, покато, округло, тут великолепная драпировка и толстые ковры глушат смех и стоны. Фрау Бертина прошла в комнату, которая, видимо, принадлежит ей. Это вовсе не комната, это зеркальный зал в красном свете с поистине императорской кроватью посредине, кроватью под парчовым балдахином, кроватью-дворцом, отраженной в зеркалах неисчислимое количество раз.
Она сбрасывает плащ, еще раз смотрит в зеркало и усмехается себе. Поворачивается к зеркалу правым боком. Левым. Поворачивается спиной, любуясь собою из-за плеча…
Лестницей-скрипучкой вниз, вниз, вниз. Из-под самой крыши черепичной – в подвал каменный. Рассвет только чуть изукрасил небо парижское зеленым восходом, потому господа офицеры спать еще не ложились.
– Я знаю, что надо предпринять!
– Доложите, сударыня.
– Сеньору Хуану Червеза мы продадим произведение искусства. Продадим публично. Продадим на аукционе. На виду всего Парижа.
– А неплохо придумано.
– Понимаете? Мы продали – он купил. Никакого криминала. После того мы предъявляем чек в банке: отдайте наши денежки!
– Он должен присутствовать на аукционе?
– В том-то и дело: не должен. Богатые люди скупают шедевры через подставных лиц.
– А цена?
– Мы посадим в зал наших людей, они вздуют цену до той именно суммы, которую нам следует с сеньора содрать.
– Все хорошо. Задержка за самой мелочью: где мы возьмем тот шедевр, который можно продать за миллионы франков?
На это Настя улыбнулась таким счастьем, словно в глазах ее северное сияние полыхнуло:
– За шедевром дело не станет. Шедевр я сотворю.
Глава 21
Мерзко в Париже на рассвете. Ночью прошел дождь. Сейчас нет дождя. Холод улицы высушил. Противно. Противно не только потому, что холодно, а потому в основном, что денег нет. Без денег в Париже одно расстройство. На что взгляд ни брось, все злит. И французам тоже не сладко. Без денег. Дворники тротуары метут. Матерятся. По-французски. Громыхают железяки, окна лавок овощных и булочных раскрываются, словно пьяные глаза, не по желанию, но по горькой нужде. Мусорщики деловитые, как муравьишки, по улицам снуют, вчерашнюю грязь великого города к своим тележкам тащат.
Мусорщиков опередить! Спать, господа офицеры, ночью надо было. А сейчас, дорогие мои, – вкалывать! Ну-ка, волками серыми по улицам парижским проскачите да все, что нужно, добудьте. А нужно вот что: рама золоченая, холст, краски и кисти. Да побыстрее, аукцион в девять открывается, надо еще туда добраться, надо с устроителями договориться, чтобы шедевр на продажу выставили уже сегодня. А кроме всего, шедевр еще и написать надо.
Из спальни в тихий коридор. В тот же красный мрак, в бордовые с золотом отблески на обнаженных телах бронзовых женщин. Руди тридцать две двери в коридоре насчитал.
Фрау Бертина прошла коридором и распахнула дверь в большой зал.
Ахнул Руди.