Выбор чести

Женя с единственным уцелевшим бойцом ответили оставшимися «эфками», попытались оторваться, прикрывая друг друга плотным огнем ППД. Но уже на излете красноармейца достала неприцельная пуля…

Боец из расчета, выручивший меня, погиб от близкого разрыва осколочно-фугасного снаряда.

…Так погиб практически весь мой отряд. Но за каждого убитого мы щедро заплатили немецкими жизнями и сожженной бронетехникой, меняя одного своего погибшего на десятерых «гансов».

Не будет вам легкой войны на русской земле, твари!

Глава одиннадцатая. Искупление

Из бесполезного теперь «ЗИСа» мы забрали практически все, что смогли унести. Немецкую рацию, неспособную настроиться на советские радиоволны, мы разбили, лишний боеприпас закопали. Каждый взвалил на себя мешок с консервами, сухарями и патронами.

Запасливые немцы уложили в кузов машины носилки, так что раненого мы транспортируем с «комфортом», которого последний, к сожалению, оценить не может – боец не приходит в сознание. Зато бессменные носильщики, лейтенант и авиатехник Гриша, несут раненого, обливаясь потом и ругаясь сквозь зубы. Привал приходится делать каждые 700 метров. О том, что ждет нас впереди, стараемся не думать. Пока просто идем вперед.

Помочь товарищам я никак не могу: сильно знобит от полученных ожогов, так что у меня только меньшая кладь – ДП и три пулеметных диска, которые удалось набить. Но и я быстро выбиваюсь из сил, шатаясь от тяжести снаряжения.

На очередном привале мы плотно поели тушенку с сухарями – чтобы уменьшить вес переносимого имущества и набраться сил. Спать я не разрешил: в таком состоянии мы легко отключимся на целый день, а ночью с носилками пройти не сможем. Ничего, лес густой, от лишних глаз укроет.

Вот только жирное мясо, которым мы столь плотно подкрепились, вызывает сильную жажду. А во флягах воды на донышке, и набрать ее негде… Дикая, аномальная жара превращает желание пить в непреодолимую муку. Небо стало совершенно сухим, а язык неприятно шершавым; быстро лопаются губы, ранки от которых разъедает соленый пот. В голове только одно: пить, пить, пить… Собравшись с волей, я слил оставшуюся влагу в одну фляжку и время от времени даю раненому хоть один-два маленьких глотка. Ему-то уж совсем невыносимо.

Так мы и идем весь день, шатаясь от усталости, жары и жажды. Проходим от силы километров пятнадцать – только четверть перехода. Канонада же отдаляется от нас настолько, что ее гул можно различить, только внимательно вслушиваясь. Правда, с другой стороны, мне-то как раз на ту сторону фронта попадать нежелательно. Раскроют в момент, а дальше… Вряд ли дальше меня ждет теплый прием энкавэдэшников.

Но ребятам я просто обязан помочь выйти к своим. Так что через не могу и не хочу идти надо.

…За все время нашего движения мы не только не вышли из леса, а, наоборот, в него углубились. Ближе к вечеру жара стала спадать, а кроны деревьев уже дают стабильную тень, стало полегче. Ближе к закату явственно потянуло прохладой водоема.

Скомандовав привал, я направил лейтенанта в разведку – Женя вырос в семье егеря и кое-что понимает в лесу. Ему же отдали и все фляги в надежде, что нам не померещилось и мы наконец-то напьемся.

Действительно, буквально сорок минут спустя разведчик вернулся с булькающими сосудами. Каков же наш восторг! Это надо прочувствовать – когда сжигающая жажда, настоящий жар высушивает горло, и в тот момент, когда кажется, что ты уже больше не выдержишь, твоих губ касается прохладная живительная влага…

Пока мы с жадностью осушаем фляги, лейтенант докладывает результаты разведки:

– Впереди болото, трясины. Дороги как таковой нет, так что движение лучше продолжить утром.

Я не вижу причин не согласиться с боевым товарищем. Так что, откушав по полбанки тушенки с сухарями (после питья вдруг проснулся голод), мы укладываемся спать. Дежурить договорились по-честному: на троих выходит нормально, каждому достается по пять с половиной часа сна. Как самый закаленный, свою вахту я принял первым, хотя более всего завидую Грише: счастливчик, сейчас поспит, а потом еще спать ляжет!

Максим в себя не приходит, что-то бредит в жару… Он очень сильно сковывает движение, но бросить мы его не можем. Хотя бы потому, что пока выносим раненого, каждый в душе верит, что и его в случае чего не бросят (хотя еще одного обездвиженного отряд в буквальном смысле физически не потянет). Даже не так: пока мы выносим раненого, пока мы заботимся о боевом товарище, мы остаемся боевым подразделением. Стоит только подумать о рационализме и целесообразности, то в начале будет Максим, потом будет выброшено оружие, а потом или дезертирство, или плен – в нашем случае так целесообразней всего.

… – Никита, вставай, вставай!

Открывая слипшиеся ото сна глаза, я не сразу соображаю, что происходит и где я нахожусь. Только-только снилась Дуниша, смеющийся ребенок, Бискайские горы…

– Женя, что?!

– Собаки. Я слышу лай собак.