Выбор Донбасса

И люди напротив сидели в протертых мундирах.

В кармане звенела вчерашнего вечера мелочь,

А я становился обыденных вин виноделом

В твоём не зашторенном мире

Питерско–донецкое

Да, мне говорили, что после дождя будет радуга,

Что вырастет небо в глазах, переполненных грозами,

Что озеро это карельское названо Ладогой,

Что можно об этом писать изумительной прозою.

Да, мне говорили, что все как-нибудь образуется,

Что все обязательно станет балтийским и питерским,

И я беспокойно ходил по написанным улицам,

Пытаясь принять петербуржского вечера истины.

Да, мне говорили, что это обычное варево

Поэзии, прозы, Ахматовой, Блока и Белого.

А я по окраинам долго шатался с гитарою

Сидел у знакомых и песни свои переделывал.

В пельменной на Охте обедал, пил кофе на Лиговке,

И дождь моросил монотонно, хорейно-ямбически,

А ты между строчек дождя оставалась красивою,

Наверно, тебя сочинили журнальные критики.

Пора на покой, в моей комнате лампа настольная

Сгорает свечой. Эта книга до завтра забудется.

А утром — маршрутка, вахтерша, всегда недовольная,

И полные страсти и смысла донецкие улицы.

Елизавета Хапланова (Макеевка — Казань)

ОТ ИМЕНИ ВЫЖИВШЕЙ

Посвящается горловчанке Татьяне Булаевой, 14 ноября 2014 года во время артобстрела потерявшей мужа и двух детей, и пока не пришедшей в сознание… (умершей через 2 дня).

Господи, крошево битой Надежды

Пусть растворится в запахе йода…

Вера

 былая

 разбита

 небрежно.

…Рвётся душа в небеса, на свободу!

Господи, стоят ли эти затраты

Жизни, что жизнью назвать не решусь я?!

Ленты

 бинтов…

 Медицинских халатов

Белое море… И нервы, что прутья.

Господи… Было ли нужно спасенье?

...Вот я очнусь. Что ты скажешь мне, Боже?!

Если

 в момент

 моего

 воскресенья

Снова умру… вместе с тем, кто дороже

Солнца и света, и жизни спасённой.

Тикает — сердце.

 А время... застыло.

Капли

 вливаются

 в вены

 покорно…

То ли спасение… То ли могила…

Лаура Цаголова (Москва)

* * *

Кругом не то чтобы ни зги, 

но как-то сиротливо 

от диогеновой тоски 

имперского разлива. 

У свеженажитых могил 

лишь вороны-кликуши… 

Где оптом Чичиков платил, 

там Гоголь ищет души. 

Скрипит кондовый тарантас, 

артачатся овраги… 

Остановить бы век за час 

до свиста передряги! 

Уважить взмыленных гнедых 

нечаянной свободой… 

А вихри бьют и бьют под дых 

дебелым небосводом!

Темна украинская ночь, 

Свечной оплот потушен. 

Здесь чёрт прославиться не прочь! 

А Гоголь ищет души...

* * *

Что тебе надобно, старче? 

Рыба уже здесь не та… 

Если захочешь, поплачет… 

Если не станет — беда. 

Примет, как должное, горе, 

будешь расхлёбывать впредь. 

С видом на синее море 

слюбится верная смерть. 

Что тебе надобно, ратник? 

Конь твой не держит главы… 

Пораскурочил стервятник 

тени идущих на вы. 

Выживший в поле — не воин. 

Выживший полю — кулик. 

Горлом пустых колоколен 

вышел молитвенный крик. 

Что тебе надобно, друже, 

в Богом забытой ночи? 

Северный ветер натружен: 

низкое небо влачил. 

Падали едкие капли 

на родовые луга. 

Молний булатные сабли 

испепеляли стога. 

Хаты, как чёрные вдовы, 

переживали мужей. 

Каждому — крестик дубовый, 

на поминальной меже. 

Каждого — в чистой рубахе, 

чтобы не стыдно в раю… 

Кончились певчие птахи 

в свадебном прежде краю! 

Что тебе надобно, старче? 

Царство твое — закуток… 

— Надобно свечку поярче, 

да посветлей образок! 

* * * 

Стало тошно от веселья

не урезанных в правах. 

Сколько горя во спасенье? 

Мёртвым тесно в облаках! 

Вся их скудная отрада 

подниматься над войной. 

Теплит веру нимб лампады 

поминальной стороной. 

Здесь, где воют злые суки, 

чуя падаль новостей, 

погружались в Небо руки: 

омывались раны дней. 

Чтобы поле свежей брани 

грунтовали звонари. 

Чтобы после в комьях рани 

вили гнёзда сизари. 

ГРОЗА НАД РУССКОЙ РАВНИНОЙ

И грянул гром, 

                        как первый день войны!

И хлынули несметные потоки!

Стремительной волной обожжены

штыки врасплох застигнутой осоки.

Клокочет, как бушующее море

речная гладь, глотающая высь.

Отёчный лес шатается от горя,

и кроны, будто кровью налились.

А ветер рвёт последнюю рубаху,

бинтует посечённое тепло.

Суглинок склона молниями вспахан:

подсолнечное время истекло.

Печные трубы счастье выдыхают.

Так души покидают мертвецов,

пока вода пороги обивает,

берёт измором каждое крыльцо.

Уже церковный колокол охрип...

Уже село — зловещая воронка...

Но где-то неприкаянная выпь

голодным надрывается ребёнком.

ДОНСКАЯ БЕССОННИЦА

Здесь всё ещё заоблачны просторы, 

и камыши хрустальны на заре.

Ночами деревянные опоры 

скрипят былины сонной детворе. 

Столетний дом в нахлебниках у неба: 

свисают звёзды с пыльных черепиц.

Подковы счастья маятник нелепый, 

пристанище для странствующих птиц, 

качается на сгнившей древесине…

Тень на плетень наводит поздний час.

Кусты сирени в дымке тёмно-синей

теряют целомудренный окрас,

как будто безутешные вдовицы,

хлебнувшие прогорклой темноты.

Безмолвный плач притихшая станица 

несёт в себе предчувствием беды.

Дрожит луна в ловушке паутинной

на створке приоткрытого окна.

Дубовый стол с посудою поминной