Выбор оружия

Поначалу этот странный человек вызывал у них любопытство — точнее, его деревянный сарай посреди бесконечных дюн. Разве можно жить в чём-то вкопанном в землю, в чём-то, , что не двигается, да и не может двигаться! Глядя на его маленькую покосившуюся лачугу, зеваки вели между собой нескончаемые дискуссии, пытаясь представить, какова должна быть эта жизнь с одним и тем же пейзажем за окном. Они открывали скрипучую дверь и, осторожно принюхавшись к резкому запаху мужского одиночества, стремительно захлопывали её, заявляя, что жить на одном и том же месте наверняка вредно для здоровья. Насекомые. Гниль. Спёртый воздух…

Закалве не обращал на них внимания, делал вид, что не понимает их языка. На самом деле ему было известно, каким прозвищем наградило его постоянно меняющееся население Парктауна — они называли его «древочеловек». Наверное, они думали, что он пустил корни в зыбучий песок дюн, подобно своей бесколесной лачуге.

Впрочем, владельцы домов-машин довольно быстро теряли к нему интерес, устремляясь к пенной кромке берега. Они бросали в воду мелкие камешки, с визгом убегали от настигающих их волн; а их дети строили из песка маленькие автомобильчики… А потом парк-таунцы забирались в свои дома-машины и уезжали обратно в глубь материка, мигая фарами, нажимая на клаксоны… Снова он оставался в одиночестве.

Почти еждневно Закалве находил мёртвых птиц, а иногда на берег выбрасывало туши морских млекопитающих. Как-то раз он набрёл на тело мёртвого моряка. Распухший труп мерно покачивался на прибрежных волнах. Некоторое время Закалве рассматривал матроса, потом снял с плеча парусиновую сумку, вытряхнул на песок весь свой дневной улов — смытые с кораблей вещи — разорвал сумку на несколько лоскутов и прикрыл ими голову и грудь утопленника. Уже начался отлив, поэтому не было необходимости оттаскивать тело подальше от береговой кромки. В тот день он отправился в Парктаун без своей тележки, обычно нагруженной подаренными приливом сокровищами — он просто хотел сообщить шерифу о печальной находке.

Однажды на берег вынесло стул без одной ножки. Сначала Закалве не обратил на него внимания, но на следующий день с удивлением обнаружил, что стул валяется на прежнем месте, хотя ночью был шторм. Тогда он поставил стул около своей хижины, приладив вместо недостающей ножки какую-то палку, но никогда не садился на него.

Каждые пять-шесть дней к сараю приходила женщина. Они познакомились в Парктауне вскоре после его появления здесь — на третий или четвёртый день пьяного загула. Он платил ей утром — и всегда больше, чем она ожидала. Она подробно рассказывала ему о своих прошлых увлечениях и надеждах, о надеждах новых, но он почти не слушал её… А потом женщина лежала рядом, положив голову ему на грудь, и он говорил, обращаясь к тёмному воздуху над постелью, к тонким деревянным стенам; слова были непонятны ей — как если бы он произносил их на чужом языке. Он повествовал о волшебной стране, где все были чародеями и знать не знали о нищете и прочих неприятностях. Некий воин, которого нанимали эти чародеи для выполнения их поручений, в конце концов не вынес ответственности, возложенной на него, потому что силы его были не беспредельны…

А иногда он рассказывал о том, как в некоем чудесном саду играли четверо детей — два мальчика и две девочки… две сестры… это было давно, тысячу лет назад, и очень-очень далеко отсюда… И вот один из мальчиков, даже став взрослым, продолжал хранить в своём сердце любовь к подруге детских лет. Пламя ужасной войны сожгло этот сад…

Наконец, когда ночной мрак поглощал все, а женщина на его плече уже давно блуждала по собственной стране грёз, он рассказывал ей о громадном космическом корабле, чья металлическая обшивка скрыта под каменными стенами… А потом снова о двух сёстрах и о том, что с ними случилось, и… о стуле… Когда Закалве просыпался, женщины рядом с ним уже не было. Снова заснуть, как правило, не удавалось, и он отправлялся на берег, и морские птицы криками приветствовали его как старого знакомого. Он давно утратил чувство времени, замечал лишь изменения погоды — иногда светило солнце, и было тепло, а иногда сыпалась снежная крупа или ветер свистел в щелях лачуги, лениво шевеля песок на полу, как стёртые, превратившиеся в прах воспоминания. Он сгребал песок и выбрасывал его за дверь, словно совершал подношение ветру, и ждал следующей бури.