Выборы в Венгрии

Вот как обстояли дела, когда проект до палаты депутатов добрался. Правда, и отсюда еще не ближний путь. Возни да хлопот хватит. Но самое трудное позади. Подумай только, какое расстояние отделяет наш председательский стол от котомки покойного дяди Пишты Майороша, в которой он партийную программу таскал. А ведь и он там сначала лежал, гражданский брак наш, — только потом уж к Даниэлю Ирани угодил в коллекцию. Коллекционеров у нас среди левых только двое — Комьяти да Ирани. У того — коллекция трубок курительных, у этого — законодательных предположений. Ну, он и перетряхивает их каждый год, свои предположения, как ты перины да подушки на заборе проветриваешь с кроватей для гостей.

И вот он на столе, наш гражданский брак.

Ждал я, ждал — и все-таки дождался. Пришло наконец наше время — тех, кто обязательства давал. Мы теперь — как новое привилегированное сословие.

Я уже заранее предвкушал, как нас улещать будут, пирогами да пряниками ублажать.

Мне все рисовалось, как Векерле под угрозой полного разгрома присваивает мне баронский титул, я с какой-нибудь хлебной синекурой перехожу в палату магнатов — и уж тогда сдаюсь.

Но неделя проходит, я каждый день в клубе сижу, Векерле меня видит, улыбается даже, но ни словом, ни взглядом не показывает, что улещать собирается.

Вчера наконец я не выдержал и сам спросил:

— А со мной что будет?

— То есть как? — удивился он.

— Да ведь я говорил, что обязательство дал канонику.

— А, да-да, — подхватил он с веселой готовностью. — Нy и что же?

— Вот я и думаю, что делать?

— Ах, боже мой, да против голосовать! Давши слово — держись, тем более таким достойным, почтенным людям.

Я побледнел и отшатнулся.

— А либерализм?.. Либерализм?..

— О либерализме ты не беспокойся. С ним уже больше ничего случиться не может.

Оскорбленный в своих лучших чувствах, покинул я клуб и поехал прямо к малютке графине. Сердце мое пылало гневом и жаждой мести. Я подал визитную карточку, и лакей понес ее в комнаты на серебряном подносе.

— Ее сиятельство сейчас заняты и не могут вас принять, — немного погодя вернулся он с ответом.

— И больше ничего не велено передать?

— Нет, как же. Что подписей ее сиятельство больше не собирают.

Вот причина моего долгого молчания. Великие планы меня обуревали. И неплохо задуманные, Клари! Но с королем поди поговори. Король все испортил.

Твой любящий муж Меньхерт Катанги.

P. S. Квартиры, естественно, опять нет. Но у этой вероломной великосветской святоши просить я ни за что не буду. Ах, Клари, одна только женщина меня понимает… настоящая, верная, славная, добрая женщина. Но как звать ее, дома шепнет тебе на ушко твой

М. К.

Письмо из провинции. Меньхерт Катанги у себя дома

24 ноября 1893 г.

Вот уже несколько дней, как в городишке распространилась новость (мы ее от хромого телеграфиста узнали). Наш дорогой и уважаемый депутат прислал телеграмму своей драгоценной супруге: "В пятницу приезжаю, вышли лошадей на станцию. От избирателей держи в тайне".

Но какие могут быть тайны в конце девятнадцатого столетия? К приходу поезда вокзал и перрон уже были украшены флагами. Мы — человек восемьдесят во главе с бургомистром — дожидались на платформе. Среди встречавших была а госножа Катанги, урожденная Клара Бодрогсеги, с сынишкой Менюшем и старшей дочкой Маргит. Ее превосходительство приветливо поздоровалась с нашим городским головой, его благородием господином бургомистром Амбрушем Ковачем, и довольно долго изволила беседовать с его преподобием господином настоятелем Анталом Козмичем.

— Как мило, что и вы все тоже моего мужа встречаете.

— Да мы думали, его превосходительство и рождество в семейном кругу проведет. Ведь парламент уже на прошлой неделе распустили.

— Да, муж немного задержался, — дела у него. Он же член комиссии по наблюдению.

— Utique [Вот именно, как же (лат.)], дела, дела, — поднял к небу глаза его преподобие. — И потом, в столице в это время небезынтересно.

Ее превосходительство скорбно поникла головой.

— Да, если б только не так трудно с жильем! Мой бедный муж никак не может найти квартиру.

— Это в такой-то прорвище домов? — брякнул нотариус, но бургомистр предостерегающе ткнул его в бок и поспешил загладить оплошность:

— Какая там, к черту, прорвища! То есть, прорвища, конечно, но… Хотя и не прорвища, собственно, а вообще…

Но тут раздался свисток, поднялась суета, и, пыхнув несколько раз, к перрону огромной изогнутой змеей подполз поезд.

Дверь одного из вагонов открылась, и оттуда под приветственные клики вышел Меньхерт Катанги в сопровождении какого-то смуглолицего носатого господина. Наш депутат был в пальто с куньим воротником и в элегантной дорожной шапке. На шее у него болтался портсигар на желтом ремешке.

Мы, почитатели, полукругом выстроились перед вагоном, и его преподобие встретил прибывшего блестящей импровизированной речью:

— Ваше превосходительство, господин депутат!