Выдумщица

— Мы сидели довольно далеко ото всех остальных, и скатерть спускалась почти до пола, поэтому я и подумала, черт, а почему бы нет? Как бы то ни было, это сработало. Потом он признался, что чуть не улетел. А через месяц я уже записывала в его студии йогазмическую систему тренировок.

Боже, Боже.

Мои мысли смешались. Слишком много информации, которую надо обработать.

Джейми Ричардсу понравились ее жимы ягодицами.

Настолько, что он пригласил ее на свидание.

И сделал знаменитой.

И предложил выйти за него замуж.

Я не могу все это переварить, потому что перед глазами у меня картина: моя сестра под столом двигает головой взад-вперед, как она делала это каждый год в День всех святых, стараясь поймать губами подвешенное на веревочке яблоко. Принять такое не просто.

И почему она мне все это рассказывает?

Хорошо, пусть она моя сестра, но три года мы не виделись и не обменялись ни словом. Она уже две недели как помолвлена, но так и не удосужилась сказать об этом маме. И зачем ей быть такой открытой и рассказывать подробности об этом «улете», о том, что к славе она присосалась, отсосав Джейми Ричардсу, и при этом не сказать ни слова о том, что действительно имеет значение.

Например, о папе.

Или почему она тогда уехала.

Или почему она все это время не писала и не звонила мне. Ни мне, ни Марку.

— Мама тосковала по тебе, — говорю я, возвращая наш разговор в прежнюю колею.

Мои слова оказывают странное действие. Она реагирует на них, как пересекающий дорогу кролик реагирует на фары летящего на него автомобиля.

— Правда? — спрашивает она. Теперь голос у нее другой. Мягкий, беззащитный.

— Да, — отвечаю я. Хочу добавить: «Как и все мы», но что-то меня останавливает. — Тебе надо бы позвонить ей.

Она закидывает голову, разглядывая потолок.

— Даже не знаю, — произносит она.

— Но ты же собиралась сказать ей о свадьбе?

— Да, — говорит она, — конечно. Приглашаю вас всех. Но ты знаешь, это не просто… собраться с духом… После всего.

Это после всего кое-что значит. В нем заключено так много, и я знаю, она это понимает. Мне становится жаль ее. Вот сейчас она не похожа на йогазмическую девицу. Она осознает, что поступила неправильно, оставив маму один на один с ее горем, я это чувствую. Мне хотелось все это как-то смягчить, но что бы я ни сказала или ни сделала, уже ничего не изменит.

Поэтому единственное, что я могу ей сказать, это правду.

— Ты хотя бы это должна сделать для нее.

— Хорошо, — говорит она. — Но я не хочу, чтобы она знала, что это ты меня подтолкнула. Наверное, было бы лучше, если бы мама не знала, что мы встречались сегодня.

— Ладно, — соглашаюсь я, сразу же думая о том, какие у этого соглашения могут быть последствия. — Обещаю.

33

Говорить правду бывает полезно.

Она позвонила маме. И Марку тоже.

Рассказала им все. Ну, не совсем все. Думаю, что в окончательной редакции эпизод под столом в ресторане был изъят.

Марк был первым, кто позвонил мне.

— Ты никогда не догадаешься, кто мне сейчас звонил, — сказал он.

Никогда. Даже за миллион лет.

— Кто?

— Наша пропащая родственница. — Тон у него, как всегда, был шутливо-насмешливый. Марк, для которого работа была единственным важным и серьезным делом в жизни, относился к семейным проблемам как к чему-то банально-обыденному. В то время как Хоуп, для того чтобы установить между нами дистанцию, надо было совершить путешествие в другое полушарие, с Марком эта дистанция возникала автоматически. В этом отношении он вел себя как типичный мужчина. Даже если он находится в одной комнате с вами, вы никогда не чувствуете его близости.

— Что? Хоуп? — говорю я, разыгрывая удивление. И постаралась не обращать внимания на неколебимую уверенность Марка в том, что сестра позвонила ему первому.

— Да, — говорит он. — Догадайся, что она мне сказала.

И все в том же духе. Одно наигранное удивление за другим, и так в течение получаса. Да что ты? В самом деле? Да не может быть! К концу разговора я уже жалела, что согласилась прикрыть австралийскую задницу своей сестрицы. Если бы я не дала ей почувствовать ее вину, таких будто бы удивленных телефонных разговоров не было бы вообще. И извинений бы не было. А может быть, и приглашений.

Но потом, когда позвонила мама, я поняла, почему я все-таки согласилась не говорить о том, что наткнулась на Хоуп.

Радости мамы не было предела.

Сердечная боль трех последних лет была совершенно стерта за какие-нибудь двадцать минут телефонного разговора. Пустое место было заполнено.

— Ведь это самое замечательное, о чем мы узнали в последнее время, не так ли? — спросила меня мама тоном, говорившим о том, что она не проверяет уровень запыленности квартиры, и не исследует дверные панели на предмет наличия отпечатков пальцев, и не осматривает ковер, думая, не следует ли его пропылесосить еще раз.

И в тот самый момент я пробудилась к восприятию факта, который раньше не учла.

Все время я считала, что мама расстроена из-за того, что Хоуп ее бросила. Думала, что она никогда не сможет простить, даже если Хоуп приползет к ней из аэропорта Хитроу на коленях с огромным букетом, символизирующим мольбу о прощении.