Выйти в небо

Помогли. Пассажирских удобств в "аннушке" никаких. Узкие скамейки вдоль бортов. Даже попридержаться на вираже не за что. Глаза, конечно, туда, в рубку, и руки машинально на уровне груди, будто штурвал в руках. Но справился, присек. Знал: не взлететь. А в памяти машина, на которой войну окончил. Ла-7. Отличная машина, не чета всяким "харрикейнам". На триста килограммов легче, чем Ла-5. Скорость, вооружение -- все на уровне... И один из последних боев, когда его ведомый, Толя Крутиков, чуть припоздавший за ним на вираже, пропустил в хвост своему ведущему и затем, исправляя ошибку, успел вклиниться и принять удар "мессера" на себя. Метров с пятнадцати. Сразу вразвал. Посмертно героя дали. А через неделю конец войне. Последний аэродром на Балтике. Там чуть и не испортил себе всю фронтовую биографию. Вздумал на трофейном "мессере" слетать. Нашли пленных немецких техников, чтоб машину к полету приготовили. Сказали: "Если что, на месте расстреляем". Взлетел, "сходил в зону". Так себе машина... На маневре хороша, но сзади ничего не видно, шибко закрытая... Наши машины, что "лавочкины", что "яки", были к тому времени уже лучше. Убедился. Но похоже, за это и не получил второго Героя. А должны были дать, за штурмовые действия.

Федор Сергеевич присмотрелся к рукоятке выхода. Элементарно. Особых усилий не потребуется. И тут снова вспомнил свой полет на "харрикейне", когда, преследуемый своим же, но безмозглым, захотел вдруг выйти из машины... выйти в небо. Теперь он это сделает. Прикидывал, на каком метре выключится сердце. На десятом? На двадцатом? Неважно. Он не умрет в небе. Он уйдет в небо. А если хотя бы в шутку предположить, что есть она, душа, как утверждают попы, облегчая слабым расставание с жизнью, если вообще есть что-то, что не умирает, но уходит из тела, и уходит, как говорят, именно вверх, то он значительно укоротит этому уходяще-выходящему путь подъема... Но это так... Не всерьез... Всерьез об этом думать поздно. Как жил, так и помирать...

Но вот наконец и пилоты.

-- Ну, говори, дед, как тебя покатать: покруче, помягче?

-- Помягче, ребята. Круче, чем сам летывал, у вас не получится. Машина не та.

Парни слегка стушевались. И правильно. Кто они против него.

После взлета только раз глянул в иллюминатор. Тайга. Да и неважно что. С землей покончено. Теперь только небо. И еще сердце... Нарастала боль, нарастала быстрее, чем "аннушка" набирала высоту. Кончался лимит времени, что выклянчил у судьбы. Подняться с лавки на ноги не решился. Сполз на колени и на коленях зашаркал к двери. Темнело в глазах, и дыхание... И боль такая, что уже и не закричать. Только захрипеть. А до ручки еще надо дотянуться. Хорошо, что хоть парни в кабине спиной, не поворачиваются...

Вдруг уверенно идущее вразнос сердце дало ему короткую передышку. Он сел на подрагивающий пол самолета, и сел не от слабости. От мысли. Такой простой мысли, что дивиться только, почему до сих пор... Если сделает, что задумал, -- подставит парней. Как же это? Столько лет жить с мечтой уйти в небо и ни разу не подумать о последствиях! Прожить жизнь как положено, а напоследок подлянку подкинуть своим же братьям-летчикам. Ведь братья же, и не их вина, что нет войны... Стыд в голову -- боль в сердце. Заваливаясь на бок, об одном думал: дожить до земли. Услышал крик: "Дед, ты чего это? Але, дед!" Под головой руку почувствовал. Картинка перед глазами промелькнула: его продырявленный Ла-7 плюхается на немецкий аэродром, чтобы подобрать сбитого ведомого старлея Андрюшку Крахмальникова... потом орден Звезды на гимнастерке за эту дерзость...

Склонившемуся к нему парнишке последней волей в самое ухо прошептал:

-- Садимся, ребята... Я уже все... прилетел...