Выхода нет

За год до мы отмечали его юбилей. Он тогда первый раз за всё время нашей с ним жизни при встрече не ущипнул, не почесал мой затылок до электрических разрядов, даже не подколол прибауточкой, а просто поцеловал и прижал к себе крепко. Я тогда ничего не поняла.

Есть не хотелось совсем, как будто и не надо было мне вовсе, даже не тянуло под ребрами и не урчало. Я просто смотрела на маму и папу и не понимала, почему раньше не замечала всей этой их особенной красоты, что ли. Так бабушка делала, когда вошла в разряд почтенно возрастных, – просто сидела и смотрела на меня. Я нервировалась, спрашивала: «Ба, ну ты чего?» «Запоминаю», – отвечала она.

– Ну что там, в ПТУ твоем? – спросил папа, пытаясь увести от мыслей, которые читал в покрасневших глазах.

– Нормально так. Па, а помнишь, ты мне ролики подарил, такие странные?

– Ролики? Коньки, что ли? Ну помню, – улыбнулся он.

– Я тогда нос разбила, – улыбнулась от небольных воспоминаний.

– Теперь будешь мне всю жизнь припоминать? – на щеках ямочки его появились. – Зато научилась равновесие держать.

– Ага.

– Из травмпункта не вылезала, – подключилась мама. – Сметану дать?

Потянулась к холодильнику рукой.

– Не, не буду.

– Мне сметанку передай, – потянулся рукой папа. – А куда ты их дела потом? На чердак забросила?

– Не знаю. Пропали куда-то. Мам, ты их не видела?

– Я не переживу еще одного твоего перелома, – отмахнулась она. – Пропали куда-то, может, забросила куда.

Тонкие стены, обои в желтую полоску, отбитый косяк на табурете, зеленый коврик в прихожей и даже розовые занавески, прыгающие по окну от ветра то в дом, то на улицу, – все они скучали по мне. Дом как будто сняли с паузы, и он ожил. Вот сейчас эти двадцать минут пребывания в кухне я находилась в ощущении полного счастья.

– А помнишь, как Машка нам протест утроила? – захохотал папа.

– А у нее что ни день, то протест! Ты про какой? – мамины голубые, как небо, глаза бегали от папы ко мне.

– Тебе, Маш, было лет шесть, наверное. Отвезли мы тебя в деревню к теще, а ты легкая была, как перышко. Вроде бы и взбитенькая такая, и щечки были, и ручки с ножками пухленькие, а легкая. Не ела ничего. И мы тебя молоком отпаивали. Мать налила, а ты глоток сделала и на пол это молоко вылила. Мы говорим: «Маша, будешь так себя вести – в угол поставим. Где это видано молоко выливать?» Так ты в угол встала и отказывалась выходить, только бы молоком не поили.

– Это я так себя наказывала?

– Это ты нас так нервировала, – съязвила мама. – У тебя аллергия на молоко потом оказалась, а мы кружками пытались поить. Думать же надо было! А мы молодые, сами ничего еще не знаем. Ой, было всякое, да прошло. Совсем ничего не съела! – покачала головой в мою сторону.

– Неголодная я, мам.

– В угол сейчас поставим! – продолжал смеяться отец, грозя указательным пальцем.

Мама зазвенела тарелками, стала их мыть и расставлять на сушилку – ровно, тарелка к тарелке, как любила. Дисциплина была бы ее вторым именем, если бы она стала стендапером. Мила Дисциплина Демидова. И репертуар про мужа слесаря и дочь повесу.

– Завтра я тебя будить не буду! – тонко намекнула, сказав в лоб.

– Ладно, мам, сама встану.

Да по-любому просплю, так, скорее всего, и будет. Ни одна суббота не начиналась у меня так рано, как начинались пары в университете. Завтра я вернусь домой, и всё у меня будет хо-ро-шо, а та двадцатилетняя Машка снова опоздает в универ.

– У меня сериал! – домыла мама последнюю, поставила ровно и поспешила в спальню.

– А у тебя что? – спросила у внимательно тыкающего по кнопкам папы.

Он сделал звук телевизора громче.

– А у меня «Поле Чудес».

Я еще долго сидела на кухне, рассматривала предметы, стены, отца, слушала неизменные интонации ведущего из ящика. Лампочка в торшере у окна замигала и отключилась.

– Потом поменяю, – махнул в ее сторону отец.

Календарь на стене врал уже как год. Так давно хотелось сказать эти слова важные, но как будто не получалось. За окном затихали дети и машины, заканчивался день. Сверчки под окнами делали звук своих голосов громче, а глаза мои как будто пеплом засыпало: то моргала, то щурилась. Любой звук был обманчив, мы ведь до сих пор со временем играли в «правду или действие». В темной комнате только экран мигал, и тихо так стало, что я слышала, как на глубине идет вагон метро, которого сродни не было в этом городе. Но в моей голове он гудел, отбивая ритм по рельсам. В спальне громко хлопнула дверь, дрогнули провода на холодильнике за телевизором. Глаза широко открыла уставшие.

– Иди ложись.

Наблюдал за мной. Заметил.

– Пап, – обняла его за плечи, – я тебя так сильно люблю.

– И я тебя люблю, – хмыкнул от удивления, что смог это произнести.

– Если вдруг я стану плохой дочкой, скажи мне об этом, пожалуйста.

– Да хоть сейчас! Ты когда в последний раз протирала пыль в кухне?! Смотри, слой снимать можно с полки! – провел он по почти пустой книжной полке над головой.

– Ой, ну ладно тебе.

Коснулась в последний раз его темных жестких волос и вышла, чтобы снова не разреветься. Мы будем счастливы теперь и навсегда.