Выхода нет

Честно говоря, во время совещания я ощущаю себя не в лучшей форме. Никак не могу забыть звонка Алекс. Сам я трижды пытаюсь дозвониться до нее, но каждый раз натыкаюсь на голосовую почту. А потом прекращаю эти попытки, поскольку понимаю, что они выдают мое отчаяние. Хотя это так и есть. И какая-то часть меня хочет, чтобы Алекс об этом узнала.

Так что если я пару раз теряю нить дискуссии, то именно из-за этого. Хотя это не попытка оправдаться. Просто констатация факта. И мне это сходит с рук лишь потому, что обсуждать практически нечего. Несмотря на наши обращения, на твиты, на сотни поступивших к нам звонков и на количество затраченных человеко-часов, о котором я даже думать боюсь, мы всё еще не имеем ни малейшего представления о том, где скрывается этот чертов Майкл Эсмонд. О чем я и говорю всем собравшимся. И вижу, как Эверетт бросает на меня пару быстрых взглядов. В то самое время, когда Сомер отчитывается о визите в школу и к семейному терапевту.

– Итак, – говорит она, подводя итог, – теперь мы знаем, что Саманта Эсмонд страдала от постнатальной депрессии. Но ее врач настаивает на том, что она не представляла никакой опасности ни для себя, ни для своих детей.

Может быть, Эрика использует другие слова, но все мы понимаем, что она имеет в виду: если кто-то хочет превратить Саманту в вероятную подозреваемую, то Сомер с ним не по пути.

– А ты в этом уверена? – спрашивает Бакстер, читая что-то в своем телефоне. – Вот здесь сказано, что в тяжелых случаях может развиться паранойя с галлюцинациями, и если заболевание не лечить, то до четырех процентов матерей кончают тем, что убивают своих детей.

При этих словах по комнате проносится тревожный шепот.

Все помнят, что написано в письме Бодди: Захария мог быть мертв до того, как начался пожар. А удушение – это один из самых распространенных способов, которым женщины убивают своих детей.

– Ты сейчас говоришь о послеродовом психозе, – немного резко возражает ему Сомер. – А не о постнатальной депрессии. А Саманте никогда не ставили диагноз «послеродовой психоз».

– И все равно… – продолжает Бакстер.

Но она не дает ему закончить:

– Послеродовой психоз почти всегда начинается в течение первых двух недель после рождения младенца. Захарии было три года. Количество случаев начала послеродового психоза после такого длительного периода после рождения исчезающе мало.

Бакстер смотрит сначала на меня, потом на Сомер.

– А ее постнатальная депрессия не могла перерасти в послеродовой психоз? Такое невозможно?

– Нет. – Сомер качает головой. – Это два совершенно разных заболевания. И одно не приводит к другому.

– То есть если Саманта действительно что-то видела, то с депрессией это никак не связано?

– С болезнью – нет. Предположу, что здесь могли сыграть свою роль препараты. Но даже если это так, между появляющимися призраками и намеренным убийством всей семьи – дистанция огромного размера.

Что-то в выражении ее лица и в том, как она это говорит, прекращает дальнейшую дискуссию. Хотелось бы мне обладать ее уверенностью…

* * *

25 июня 2017 года, 16:30

193 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Сэм сразу же чувствует: что-то произошло.

– Я принесла тебе пиво, – осторожно говорит она, ставя бутылку на край стола. В это время года в кабинете просто чудесно: стеклянные двери в сад открыты, и он полон света и ароматов скошенной травы. Красная бабочка-адмирал уселась на принтер и открывает и закрывает свои крылья на теплом сквозняке. Но ее муж хмурится.

– В чем дело?

– Опять этот Филипп, – отвечает Майкл с гримасой. – Он прислал письмо, что приедет тринадцатого июля.

– И на сколько?

– Пишет, что на пару дней, но ведь ты его знаешь. Это легко может растянуться на пару недель.

– Что ж, мы вряд ли сможем сказать ему «нет». Ведь он…

– Знаю, всё знаю… – В голосе Майкла слышится раздражение.

Сэм прикусывает губу. Она хорошо знает, что Филиппа лучше не защищать. Последний раз, когда она попыталась это сделать, ей пришлось выслушать двадцатиминутную тираду о том, какой он никчемный человек, порхающий по всему свету с одного тропического пляжа на другой и ни разу не сделавший ничего полезного. Ни когда хоронили отца. Ни когда маму надо было поместить в дом для престарелых. Впервые Майкл до конца раскрылся перед ней именно тогда, когда заговорил о Филиппе. Они были вместе около шести недель, и все это время он был настолько безукоризненным, что Сэм уже стала думать, что такого просто не бывает. Все время такой внимательный, терпеливый, деликатный… А потом, в один прекрасный день, она пришла к нему под вечер и застала его разговаривающим по телефону с отцом. Майкл позвонил ему, чтобы сообщить, что в одном из академических журналов вот-вот должна появиться его первая научная статья, но к моменту окончания разговора чуть не плакал.