Выхожу тебя искать

Первое, что поразило его, так это чистота и порядок. У такого человека, как Рогозин, не могло быть порядка. Даже Крымов, который терпеть не мог грязной посуды и немытых полов, редко когда заставлял себя убираться и находил тысячи причин и оправданий, чтобы только этого не делать. А здесь – идеальная чистота, не считая оставшейся после ужина посуды: одной тарелки с остатками яичницы, стакана, вилки и пустой бутылки из-под водки. Холодильник, скудная мебель – все было без единого пятнышка. Красивые кружевные занавески придавали кухне уют и наводили на мысль о том, что в квартире жила или живет женщина…

И тут Крымов увидел нечто такое, что заставило его вздрогнуть, как если бы он увидел что-то противоестественное, абсурдное, из области сюрреализма: под столом, самым аккуратным образом придвинутые одна к другой, стояли крошечные черные женские туфельки на шпильках…

Крымов, позабыв на время, где находится, видя сейчас перед собой лишь туфли, вытащил из кармана брюк носовой платок и, обернув им правую руку, взял одну туфлю и перевернул подошвой вверх. Конечно, она была сильно потерта, но все же не настолько, чтобы не различить надпись, выполненную готическим шрифтом: «Vena».

Он резко повернул голову, чтобы уловить выражение лица Рогозина. Тот самым внимательнейшим образом наблюдал за движениями своего нахального, агрессивного и непредсказуемого гостя…

– Вы так рассматриваете эти туфли, словно они в крови, черт возьми… – хмыкнул Рогозин и покачал головой. – Вы бы хоть по-человечески объяснили, что вам от меня надо…

Крымов достал свое удостоверение.

– Я расследую убийства, вы хорошо слышите меня: убийства! Так вот, все следы привели в вашу квартиру, понятно теперь? Я уж не знаю, кто вас так подставляет на каждом шагу, но, будьте уверены, уж вы-то от меня не отвертитесь… не сбежите, как ваш знакомый пианист!

– Да я и не собираюсь от вас никуда сбегать. Живу себе тихо-мирно, никого не трогаю…

– Откуда у вас эти туфли? Отвечайте немедленно!

– Вы постоянно на меня орете… кидаете меня на пол, того и гляди прибьете совсем… И хотите после этого, чтобы я вам рассказал всю свою жизнь?

– Идиот! – теперь уже по-настоящему заорал на него Крымов. – На кой черт мне твоя

жизнь, если я спрашиваю тебя про туфли?

– Я не имею права отвечать вам, откуда у меня эти туфли. Тем более – чьи они…

– Тогда поднимайся, и поедем в прокуратуру, уж там-то ты расскажешь все. И куда пианиста спровадил вместе с Шониным…

Крымов сделал паузу, чтобы посмотреть, какова будет реакция Рогозина на эту фамилию, впервые произнесенную здесь и сейчас.

Но тот оказался непробиваемым. Либо он был действительно талантливым, если не гениальным актером, решившим до конца играть свою роль ради каких-то – явно материального плана – ценностей, либо он вынужден был играть – из страха за свою жизнь… Одно из двух. Потому что не мог человек, так плотно завязанный в деле, ничего не знать и не видеть. Но более всего Крымова раздражало то, что Рогозин наверняка знал гораздо больше уголовного розыска, прокуратуры и сыскного агентства, вместе взятых, и бравировал этим, с блеском изображая из себя кретина…

– Я никуда с вами не поеду… Я живу очень тихо, нигде не работаю, практически ни с кем не встречаюсь, и если и есть у меня своя личная жизнь, так ни с кем обсуждать я ее не намерен, так и знайте…

– Внешне, быть может, вы действительно живете тихо и ни с кем не встречаетесь, но вы же не можете отрицать, что к вам время от времени приходят ваши друзья, с которыми вы играете в преферанс…

– Вы что, следили за мной? – Теперь уже Рогозин играл другую роль – роль оскорбленного в лучших чувствах интеллигента; потому и тон его резко изменился; теперь он говорил уверенно, с какими-то бархатными интонациями. И осанка его тоже стала другой – теперь он стоял, выпятив грудь, словно провоцируя своего обнаглевшего обвинителя.

– Разумеется…

– Разумеется, да? Или, разумеется, нет?

– Да, да! И хватит кривляться! – закричал взбешенный Крымов, из последних сил сдерживаясь, чтобы не наброситься на Рогозина. – Повторяю: если ваши лучшие друзья – Иноземцев и Ивонтьев – ушли от вас за полночь, то пианист, который называл себя Германом Кленовым, остался! Он ночевал у вас, причем неоднократно…

– Никакого пианиста я не знаю, и прошу оставить меня в покое… И нечего размахивать у меня перед носом своим дурацким удостоверением. У меня таких знаете сколько?

Крымов снова сжал кулаки.

– Кому принадлежат эти туфли?

– Моей любовнице. Что дальше? – Рогозин, скрестив на груди руки, сделал губы кружочком и принялся гримасничать, словно стоял перед зеркалом и разучивал роль дегенерата.

– Кто ваша любовница?

– Вы же все равно не поверите…